– Мне такой лепесток попался на вступительном экзамене по композиции, – сказала она. – Только не лимонного цвета, а розового. С сиреневыми прожилками.

– Надо было его нарисовать?

– Надо было взять его как мотив и от него перейти к платью.

– Почему к платью? – не понял Арсений.

– Я поступала в Текстильный университет. На моделирование одежды.

– Так вот почему ты так одеваешься!

– Как – так? – не поняла Майя.

– Необычно. В театре ты в такой какой-то юбке была… На тебя все женщины оглядывались.

– Может, думали, что за пугало огородное! – засмеялась она.

– Не знаю, что они думали, но смотрели изучающе и завистливо.

Это он в общем-то правильно подметил. Если смотрели завистливо, то, значит, именно на юбку. Едва ли что-либо, кроме одежды, могло вызвать у женщин зависть к Майиной внешности. И хоть мама уверяла, что какая-нибудь четверть необычной крови всегда придает оригинальности, сама она так не считала. С тем, что она выглядит странно, Майя еще согласилась бы, но оригинальность не состоит ведь из одной только странности, для нее нужна еще и простая составляющая красоты. А кто сказал, что вьющиеся длинными светло-коричневыми спиралями волосы и узкие, тоже длинные черные глаза – это красиво? Странно, странно, не более того.

– Юбка и правда была оригинальная, – сказала Майя. – Кашемир я в Монголии купила, он там чудесный. А покрасила его сама.

– И юбку сама сшила?

– Да.

Арсений недоверчиво покрутил головой.

– Не думал, что ты умеешь шить.

– Почему не думал? – засмеялась Майя.

– Ну… Это какое-то слишком прикладное занятие. Трудно его с тобой связать.

– Вообще-то да, – кивнула она. – Я, когда в университет поступала, даже нитку в швейную машинку не умела заправить. Но на втором курсе уже надо было отшивать собственные коллекции, и пришлось научиться.

Майя вспомнила, как оставалась после занятий в университетской мастерской одна и, сидя за машинкой до ночи, училась шить. Не то чтобы она была как-нибудь особенно бестолкова, но все же это умение далось ей с трудом.

– Зачем же ты поступила в такой университет? Это не очень понятно, – пожал плечами Арсений.

– Просто художница, которая меня к экзаменам готовила, могла подготовить именно туда. Везде же свои требования, – объяснила Майя. – В Текстильный университет надо было на вступительных рисовать неяркими цветами, приглушенными, грязноватой акварелью. В Суриковский я после такой подготовки не поступила бы. А мне важно было поступить, от этого многое зависело.

Майя замолчала. Ей не хотелось рассказывать Арсению, что зависело тогда от ее поступления и почему, и она не знала, как уйти от ответа, если он об этом спросит.

Но он не спросил. Вряд ли из-за какой-нибудь особенной своей чуткости или из-за внимательности к ее чувствам – во взгляде, которым он смотрел на Майю, выражалась лишь обычная воспитанность, сутью которой является равнодушие.

– Но что же мы все обо мне? – сказала она. – Как твои дела, Арсений?

– Как обычно, – пожал плечами он.

«Будто я знаю, как его дела идут обычно», – подумала Майя.

Он, наверное, и сам так подумал, потому что уточнил:

– В бизнесе у всех сейчас дела плохи. Ну и я сражаюсь с действительностью.

Что ж, ему тоже не хочется рассказывать о себе какие-то доверительные подробности. А ей не так важно их о нем знать, чтобы непременно добиваться от него такого рассказа.

– После Питера был в Америке, – сказал Арсений. – В Вашингтоне. Хорошо там. По городскому парку олени бродят…

– Ты любишь природу?

– Не то чтобы как-то специально природу люблю, но гармонии иной раз хочется, да.

Потом он рассказал, как ходил на концерт в джаз-клуб в Джорджтауне, и что Джорджтаун отличается от других районов Вашингтона – куда более динамичный и молодой, и еще рассказал о музее Хиллвуд, в который не так-то просто попасть, надо заранее записываться.