Поэту, как и всякому другому человеку, мы скажем прежде всего: смотри. Если вы не способны к этому, то совершенно бесполезно упорствовать в поиске рифм, звонких и чувствительных окончаний, противопоставлять их и называть себя поэтом. Это совершенно безнадежное для вас дело. Если же вы можете, тогда вы имеете все шансы стать поэтом, в прозе или стихах, в поступках или размышлениях.

Один суровый старик, школьный учитель, имел обыкновение спрашивать, когда к нему приводили нового ученика: «Но уверены ли вы, что он не олух?» Да, действительно, отчего бы не ставить подобного вопроса относительно всякого человека, предназначаемого для какого бы то ни было дела, и не ограничиться лишь таким единственно необходимым вопросом: «Уверены ли вы, что он не олух?» В этом мире только олухи обречены всецело на фатальную судьбу.

Ибо действительно, утверждаю я, степень прозорливости, присущей человеку, составляет настоящее мерило самого человека. Если бы мне предложили определить дарование Шекспира, я сказал бы, что это высочайшая степень ума, и полагал бы, что этим я сказал все. Что такое действительно способность? Мы говорим о разных способностях, как о различных свойствах, существующих независимо от других, как будто бы ум, воображение, фантазия все равно что рука, нога, кисть и т. д. Это – величайшее заблуждение. Затем нам говорят также об «умственной природе» человека и его «нравственной природе», как будто это – вещи разделимые, существующие отдельно одна от другой. Конечно, несовершенство языка, быть может, по необходимости заставляет нас прибегать к такого рода выражениям. Мы должны так выражаться, если хотим вообще говорить.

Но слова, во всяком случае, не должны превращаться в самые предметы. Мне кажется, что наше понимание вследствие этого сильно извращается. Мы должны знать и никогда не упускать из виду, что такие расчленения, в сущности, одни только названия; духовная природа человека, жизненная сила, пребывающая в нем, по существу, едина и неделима. Так называемые нами воображение, фантазия, понимание и т. п. – суть лишь различные проявления одной и той же силы прозрения, все они неразрывно соединены одна с другой, по своим признакам родственны друг другу. Раз нам известна одна из них, мы можем знать и все прочие. Даже самая нравственность, то, что мы называем нравственной стороной человека, разве это не другая лишь сторона той же единой жизненной силы, благодаря которой человек существует и действует? Все, что человек делает, представляет выражение его единого внутреннего облика. Вы можете судить о том, как человек станет сражаться, по тому, как он поет. Смелость или недостаток смелости обнаруживаются в слове, которое он произносит, мнении, которого он придерживается, не в меньшей степени, чем в ударе, который он наносит. Они – единое целое, и он осуществляет вовне свое цельное «я» всевозможными путями.

Человек, лишившись рук, продолжает, однако, пользоваться ногами и двигаться. Но без нравственности, заметьте, для него ум был бы невозможен: совершенно безнравственный человек не может знать решительно ничего! Чтобы знать что-либо в истинном смысле этого слова, человек должен прежде всего любить предмет своего знания, симпатизировать ему, то есть он должен быть в добрых отношениях с ним. Если в человеке нет достаточно правдивости, чтобы попирать свой собственный эгоизм, если в нем нет достаточно мужества, чтобы во всяком данном случае встречать лицом к лицу грозную истину, то как же он может знать что бы то ни было? Его добродетели, все его добродетели, так или иначе, запечатлеваются на его знании. Для человека низкого, самолюбивого, малодушного природа с ее истиною навсегда останется запечатанной книгой: все, что такой человек может знать о природе, – пошло, поверхностно, ничтожно. Все его знание отвечает лишь потребностям минуты.