Но не стала.

Роллинг сам отрекся от своего счастья, накинув на плечи Мантию Правителя, отдав себя служению города.

Сейчас, прожив жизнь, он знал, что жертва была напрасна. Но тогда он думал иначе. О, молодость, молодость! Слишком дорого заплатил Роллинг за бездумные идеи бескорыстного служения народу.

Но кто может осудить его за отказ от любимой? Кто может осудить за мысли о том, что Правитель не должен быть связан семейными узами, не может принадлежать семье, а обязан полностью посвятить себя служению города? Никто. Только он сам.

– Признаю вас Избранными, – до сих пор еще громкий, не утративший с годами силу, голос Правителя пророкотал под сводами зала, но рука, прочертившая Знак Согласия, чуть заметно дрогнула. Чуть заметно. Вокруг никто и не заметил этого, наверное. Но эту дрожь почувствовал сам Роллинг, и от этого недовольно поморщился.

Правитель поднялся с высеченной из цельного камня Скамьи Мудрости. Яркий свет свечей, окружающий полукругом Скамью, осветил, отразился в блестящей Мантии. Роллинг ощущал направленные на него взгляды.

Зал был погружен в тьму. Освещается только место, где возвышается Скамья. Но Роллингу не требовалось освещения. За время правления он изучил зал до последней трещинки на стене. Он прекрасно знал, что в Зале, кроме него, как всегда, находятся тринадцать Посвященных, склонивших в почтении головы перед Правителем. Но кроме них в Зале еще трое. Стоят на одном колене в самом центре, в стороне от расположившихся по периметру зала Посвященных.

Именно они – сегодня главные на Совете. Ради них собрались в зале все остальные.

Роллинг подошел к ним и становился. Свет от факелов почти не достигал этого места. Для Посвященных и троица, и сам Правитель почти не были видны.

Во взгляде Роллинга промелькнула искра жалости. Но троим не суждено было ее увидеть. Головы их были опущены. Без позволения они не смели подняться. Это и хорошо. Правитель не должен проявлять и капли жалости, не должен выказывать даже минутной слабости.

Несколько минут Роллинг стоял над ними молча, глядя, почти не мигая, на склоненные фигуры.

Опущенные головы не позволяли разглядеть лиц, но одежда, смутно видимая в темноте, выдавала принадлежность к кланам. Маг, воин, эльфийка. Посвященные выбрали их, лучших из лучших, только что Правитель подтвердил этот выбор.

Сейчас в руках этих троих судьба Лоренции. Да что там Лоренции. Всего мира.

Роллинг, как никто другой, понимал, что предстоит им. Поэтому глаза его светились добротой и озабоченностью, когда он разрешил им встать.

Два юноши и девушка поднялись с колен. Правитель молча, жестом, пригласил подойти к Скамье Мудрости, выйти на свет, чтобы все присутствующие Посвященные, да и он сам, могли рассмотреть Избранных.

Они были молоды. Совсем молоды. Наверное, совсем недавно приняли обряд Взросления. Но, навалившаяся на них со словами Правителя: «Признаю!» ответственность, сделала их будто бы старше и мудрее. С этими словами навсегда закончилось их детство. А, может быть, и молодость, так и не успевшая начаться. С этой ночи их ожидает совсем другая жизнь. И они сами уже другие. Их прошлое осталось там, на темных улицах Лоренции, по которым они шли во дворец. Оно растаяло, растеклось, растворилось в воздухе. Сейчас они – Избранные.

Трое стояли они под взглядами, скрытых в темноте, Посвященных, открыто глядели в глубь темного зала. О чем они думали, что волновало их?

Самый высокий, Чоусен, в голубом, расшитым золотыми звездами, плаще мага, с черными, абсолютно прямыми, до плеч, разделенными на прямой прибор, волосами. Нос чуть великоват, глаза глубокие. Кажется самым старшим среди Избранных. Маги взрослеют рано. Открывающаяся перед ними в процессе обучения мудрость заставляет проживать год за два. Чоусен спокоен. Скорее всего, он один из всех по настоящему понимает, что предстоит им в этом путешествии. Но не тени сомнения нет на его лице. Гордо и спокойно смотрит на Правителя.