По расположен в живописной горной долине, окруженной Пиренейскими горами. Курортный город, как и Торки. Но Торки морской курорт, а По – горный. Самым величественным и знаменитым зданием там был замок Chateau de Раи, где родился французский король Генрих Четвертый. Город очень популярный среди любителей горных лыж и живописных ландшафтов. Однако Агате Пиренеи совершенно не понравились. “Это было одно из самых больших разочарований в моей жизни, – напишет она спустя много лет. – Где же громады, взмывающие до самого неба?” Вместо громад она “увидела на горизонте нечто похожее на острые зубы, поднимающиеся на один-два дюйма над равниной”.

Жизнь во Франции оказалась гораздо дешевле, чем в Торки, хоть его и называли Британской Ривьерой. Мистер Фредерик Миллер даже позволял себе отвлечься от неурядиц на пирушках с друзьями, а Клара решила приобщить Агату к французскому языку, раз уж они жили во Франции. Для приобщения наняли мадемуазель Моуру, крепко скроенную и крепко надушенную уроженку Гелоса, ближней деревушки. Занятия проходили в гостиничном вестибюле трижды в неделю. Мадемуазель, в отличие от ее подопечной, нисколько не смущало, что мимо снуют туда-сюда постояльцы, она упорно добивалась верного произношения. Агата страдала. И однажды после гриппа притворилась совсем ослабевшей, лишь бы больше не встречаться с мадемуазель Моурой.

Несмотря на этот печальный опыт, миссис Миллер не отступалась от своего намерения: ее дочурка должна овладеть “языком любви”. Так сама Клара предпочитала величать французский. Познакомившись у портнихи с ее помощницей Мари Сиже, Клара поняла: вот человек, который ей нужен. И предложила девушке “тройственную” должность: учительницы, няни и портнихи. Двадцатидвухлетняя Мари волосы собирала в тугой пучок, от нее пахло розовой водой, и она совершенно не говорила по-английски, оставалось лишь догадываться, что она имеет в виду.

Между тем Агата, преодолев природную застенчивость, подружилась с сестрами Селвин, Мэри и Дороти (ее все называли Дар), их покойный отец был епископом. Видимо, именно этот флер набожности, который всегда окутывает семьи церковных служителей, придавал храбрости этим отчаянным барышням, семилетней Дар и пятилетней Мэри, бесконечными проказами они скрашивали монотонность гостиничной жизни: сыпали сахар в солонки, наряжали статуи в хитоны из туалетной бумаги – примерно все в таком роде, вполне невинные шалости.

Но однажды сестры и во всем их поддерживавшая Агата вылезли из чердачного окошка на карниз под четвертым этажом и прошлись, балансируя руками, до чьего-то открытого окна. После чего Клара отправила Агату в спальню, велев ей “хорошенько обдумать эту чудовищную, опасную выходку”. А миссис Селвин поднялась к себе добровольно, чтобы отлежаться после пережитого кошмара и объяснения с гостиничной администрацией (оказывается, это горничная заперла девочек на чердаке, устав от их фокусов).

Агата не понимала, что она такого сделала, им было просто весело и совсем не страшно. Она радовалась обретенной дружбе. Наконец-то она могла играть с настоящими, а не вымышленными подругами.

Оглядываясь назад, миссис Кристи с добрым чувством вспоминала ту зиму 1896 года, считала ее почти неправдоподобной идиллией. ‘Absolument incroyable de chaque maniere”, – с удовольствием говорила она. Конечно, возникали какие-то сложности, но, как правило, они были вызваны трудностями роста, а не провинностями. Агата как-то резко вытянулась, еще больше похудела, стала гораздо выше своих подружек, хотя все трое были почти ровесницами. Ей вечно были тесны вверху ботинки, поскольку она унаследовала от Миллеров толстые лодыжки, проклятые кнопки часто расстегивались, это было ужасно неудобно.