Алкида схватила в цепкие объятья мощная Гибрис – богиня непомерной гордыни и спеси, она даже вставила ему в волосы цветок львиного зева, являющегося надменности символом. Не зря говорят, что нет гнуснее порока, чем высокомерие, которому нет предела, ибо оно больше всего развращает, изнутри разъедая бессмертную душу.

Сын прекрасноволосой Алкмены при всех громко расхохотался в ответ и, плюнув на полированный пол, владыке арголидских народов сказал, словно бросил ему в лицо камень, надменные слова с небрежной издевкой:

– Ну же, попробуй, накажи, как можно суровей! Или передумал уже? Не царь ты, Сфенелид, а пустое ничтожество с длинными ушами ослиными, и скипетр твой с набалдашником, как с кисточкой хвост у осла.

Эврисфей, хоть и дядя, но был ровесник Алкида, он не так давно стал Микенским царем, но собой уже отроком научился владеть. Поняв, что палку слегка перегнул в высокомерном обращении с необузданным племянником, он, наклонив яйцевидную голову набок, с деланным миролюбием Алкиду сказал:

– Ты не понимаешь, брат, что говоришь. Потом тебе самому будет стыдно. Видно, ты сейчас меня оскорбил, находясь в большом гневе, который и мудрых в неистовство вводит, а ты еще совсем юный. Давай перенесем наш разговор на то время, когда ты будешь спокойным. Сейчас же ступай пока не сделал того, о чем придется потом сожалеть.

Царь нарочно назвал племянника братом, подумав, что тому это больше понравится, ведь браться более равны, чем дядя с племянником.

Перед сном Эврисфей долго молился своей покровительнице Гере, и она посетила его во сне. Царица богов, величаво подняв красивую белокурую голову, увенчанную, как всегда, роскошной бриллиантовой диадемой, внимательно выслушала его рассказ о встрече с Алкидом и потом приказала:

– Я довольна тобой, Эврисфей. Ты не глупый и владеешь собой и правильно сделал, что довел Алкида до гнева. Завтра вознеси на алтарь великого Зевса гекатомбу круторогих белых быков, никогда под ярмом не бывавших. Потом в смиренной молитве пожалуйся Громовержцу на нечестивость Алкида. Скажи, что он открыто не подчиняется тебе, как царю и этим подрывает сами незыблемые устои законной царской власти. Особенно подчеркни, что Алкид оскорбил тебя, вызывающе насмехался не только над твоими ушами, но и над скипетром царским, называя его ослиным хвостом с кисточкой.

Эврисфей все в точности так и исполнил. Зевс, услышав царскую жалобу и посмотрев сверху на жалобщика, сказал Гермесу, своему вестнику и особо доверенному помощнику в тайных делах:

– А ведь мой сын от Алкмены правильно назвал недоношенного Эврисфея ничтожеством, хилый он, Посмотри, Киллений, и уши у Сфенелида действительно очень длинные, хоть до ослиных, пожалуй, им далеко. Настоящие ослиные уши только у Мидаса я видел.

Однако, рассказывая о жалобе Эврисфея на совете богов, премудрый Кронид назвал ее вполне справедливой, ведь сын Сфенела был царь, и Геракл должен был послушно ему служить. Справедливость на Олимпе многоложбинном превыше всего почитали, хотя каждый из бессмертных богов часто по-своему ее понимал.

Некоторые говорят, что отношения Алкида после встречи с его великим отцом не сложились, и были никакими, да и на свадебном пиру они были более, чем прохладными. Новобрачный нарочито вел себя с верховным властителем бессмертных богов, как равный с равным. Встречаясь взглядом, он смотрел на отца с дерзким укором, словно тот был виноват перед ним. Это не могло понравиться властолюбивому Зевсу, ведь даже главные боги, его единоутробные братья Посейдон и Аид, несмотря на первородство, всегда безоговорочно признавали его старшинство. Царь морей обычно умело скрывал свое недовольство главенством Зевеса и поспешно вскакивал, когда тот входил в обеденный зал или почтительно замолкал, опуская глаза, когда царь начинал изрекать на пирах иль советах богов. Незримый Аидес, безраздельно царивший в своем любимом подземном мирке, безропотно позволял Зевсу командовать в его царстве безысходной печали и могильного мрака.