В книге королевы Наваррской нет безответственных утопий, каких было немало на заре Ренессанса; в «Гептамероне» доминирует трезвый взгляд на жизнь, на светское общество, к которому, собственно, и обращен сборник, и в изображении этого общества нет идеализирующих красок. В этом обществе, каким его рисует писательница, господствуют лицемерие, ложная гордыня, тщеславие, сословная спесь, а на периферии – в среде зажиточной городской буржуазии – эти пороки приобретают нередко уродливые формы, к тому же к ним присоединяются и другие недостатки.

Принято считать, что наиболее сатирически резко изображены в «Гептамероне» служители церкви. Однако это не вполне так. Если сравнить книгу Маргариты Наваррской со средневековыми фаблио и фарсами, с предшествующей новеллистикой, то станет очевидным, что антиклерикальная сатира занимает в ней вспомогательное, второстепенное место. Единственно кто из церковников вызывает у писательницы нескрываемую неприязнь, так это монахи-францисканцы. Этому вряд ли следует удивляться. В монахах этого нищенствующего ордена Маргариту и ее героев отталкивает прежде всего лицемерие, то есть один из основных, по ее представлению, человеческих пороков. А также – их полная бесполезность.

Добавим также, что Маргариту, приобщившуюся к гуманистической учености, друга и покровителя гуманистов, не могло не отталкивать крайнее невежество францисканцев, которое высмеивали многие писатели Возрождения. Поэтому религиозность Маргариты не противоречит ее антимонашеским настроениям. И вовсе не в этом, как иногда полагают, противоречивость книги. Она – в сочетании высокого представления о достоинствах человека с трагическим осознанием тщетности поисков гармонии в мире и в человеческой душе. Этим «Гептамерон», созданный в кризисный момент французского Ренессанса, кое в чем предваряет произведения, которые появятся на его позднем этапе.

Однако большое историко-литературное значение книги не только в этом. Она стоит на переломе в эволюции французской новеллы. В «Гептамероне» происходит очевидная трансформация старой новеллистической традиции. От бытового анекдота и острой, подчас грубой, но неизменно незамысловатой сатиры, какими были даже произведения Деперье и Никола де Труа с его «Великим образцом новых новелл» (1536), современников Маргариты, через бытописательство Ноэля Дю Файля (ок. 1520–1591), автора «Сельских бесед» (1547), новелла переходила к трагическому психологизму, в какой-то мере к сентиментальной повести. Переходила, но не перешла. Прямых последователей у королевы Наваррской не оказалось. Писавшие в конце столетия Гийом Буше или Жан Дагоно, сеньор де Шольер (1509–1592) все еще оставались в русле старой традиции «острого галльского смысла», не решаясь погружаться в прельстительную, но опасную сферу тонких чувств, непредсказуемых страстей, прихотливых переживаний. Лишь Жак Ивер (1520–1571?) и писавший на рубеже следующего века Франсуа де Россе (ок. 1570–1619?) попытались воссоздать трагическую противоречивость жизни. Но ориентировались они все-таки в большей мере на опыт итальянца Банделло, чем на «Гептамерон».

И хотя Маргарита не ломала новеллистического канона, ее книга – это уже не просто цикл новелл. В ней, как уже говорилось, легко обнаружить черты философского диалога, трактата на этические темы, а также мемуаров и эссе; от нее прямой путь к любовно-психологической повести (например, к произведениям г-жи де Лафайет), которая возникнет во французской литературе лишь в XVII веке.

Первого сентября, когда обычно начинается лечебный сезон, в местечке Котерэ