Капуцин так быстро погнал своего ослика, который кроме своего всадника нес на себе еще две полные корзины, что на дороге взвился столб пыли. Но веселого приветствия, которого ждал Вазер, не последовало.

Панкратий подался вперед своим коротким туловищем, правою рукою делая им знаки, чтобы они повернули обратно. Наконец он подъехал к ним вплотную и заговорил:

– Поворачивай назад, Енач! В Морбеньо тебе нельзя…

– Это что значит? – спокойно спросил Георг.

– Несчастье! – ответил Панкратий. – В Вальтеллине знамения и чудеса… В народе паника… Одни молятся по церквам, другие заряжают ружья и точат ножи. Тебе нельзя показаться в Морбеньо… И домой не возвращайся, поверни мула обратно и беги в Киавенну…

– Что? И оставить жену на произвол судьбы? И не предупредить друзей? – возмутился Енач. – Ни Александра, ни моего верного Фауша? Только не это! Я вернусь домой через Адду, а в Морбеньо, так и быть уж, не поеду… Мой товарищ, Генрих Вазер из Цюриха, не пугливого десятка… И ты, Панкратий, уж сделаешь мне одолжение и поедешь с нами… Ты переночуешь у меня. Мои прихожане не такие уже безбожники, они не посмеют осквернить рясу францисканского монаха.

Монах, подумав немного, согласился.

– Была не была, – сказал он, – сегодня я твой защитник, в другой раз ты за меня вступишься…

И они быстрой рысью поехали в Бербенн.

Вазеру мало улыбалась перспектива новых необычайных приключений, но он не показывал вида, что устал уже от неожиданностей, и в то же время считал для себя долгом чести оправдать похвалу Георга и доказать свою храбрость.

В воздухе стлался мирный вечерний благовест, когда они подъезжали к пасторскому дому в Бербенне. Под низкими сводами ворот, поросшими вьющейся зеленью, стоял широкоплечий серьезный человек небольшого роста с выразительным лицом и задумчиво и внимательно вертел в руках свою шляпу. Он поворачивал ее во все стороны, разглядывая ее на свет. Это была черная войлочная шляпа с высоким донышком.

– Фауш, что это ты так глубокомысленно изучаешь? – крикнул ему Енач. – Что случилось с твоей шляпой? Никак дно продырявлено? Что это, рупор из нее хочешь сделать, чтобы усилить впечатление от своего баса?

Маленький человек озабоченно ответил:

– Да ты погляди на эту дыру, Енач. Края обожжены, видишь? Шляпа прострелена насквозь пулей, которой угодил в меня один из твоих односельчан, когда я спускался сюда виноградниками. Пуля, конечно, предназначалась тебе. Из-за стен видна была лишь моя голова, а головы наши, как тебе известно, схожи как две капли воды… Черт побери, – добавил он с сердцем, – сложу с себя священный сан… Очень уже неравны наши силы. Нам разрешается одно лишь оружие – духовное, а плоть нашу враги наши могут калечить и кромсать железом и свинцом!..

– Помни обет, который ты дал, Фауш, сын мой, проповедовать Евангелие usque ad martyrium (до мученичества)… – раздался глухой голос со скамьи, стоявшей в тени зеленого навеса.

За столиком сидел прямой седой старик. Прекрасная Люция наливала ему вина в стакан, но, едва завидев мужа, она бросилась к нему и прижалась к нему, бледная и испуганная, словно искала на его груди защиты от томившей ее тревоги.

– Exclusine, Блазиус! Exclusine… Но всему есть предел! – ответил Фауш и, подойдя к товарищу, взял его стакан и осушил его до дна.

Енач познакомил Вазера с пастором Блазиусом и представил ему пастора Лоренца Фауша. Этот тоже учился когда-то в Цюрихе, и у Вазера осталось о нем воспоминание как об очень беспутном и бестолковом малом.

– Он играл в здешних событиях выдающуюся роль, – добавил Георг, дружески хлопая Фауша по плечу.