Фантом кивнул оперативникам:

– Мы реализовали ничтожный шанс на успех, поздравляю. А теперь – за дело. У кого какие соображения?

– Пробиться наружу, – сказал Кравич.

– Ликвидировать Ролана любой ценой, – добавил Егерь.

– Макс?

Гомункулус медлил – на размышления ушло с полминуты.

– Нужно обратить преимущество врага против него.

– Как?

– Пси-наводка. Псионик подвержен ей в не меньшей степени, чем обычный человек, если не поставит ментальный барьер, конечно. А с барьером он не боец.

– Это безнадежно. Пси-наводку не воспроизвести технически, наш друг Кравич не сможет в одиночку воевать против всех.

Гомункулус издал металлический то ли смех, то ли лай:

– Я тоже псионик.

Фантом скептически поджал тонкие, бледные губы.

– Ты машина, Макс. На тебя распространяется фундаментальное исключение Калассиана.

– Нет, я псионик, Фантом, – упрямо повторил кибер. Носитель, эта металлическая свинья, не имеет значения, у меня есть душа, я получил ее в наследство от человека.

«Хотел бы я знать, от которого из двух», – подумал Фантом.

– Мораль зачавших мою ментальность значения не имеют, важно, что у меня были родители, – тут же заявил Макс.

«Он читает мысли?»

– Нет, только угадываю.

Егерь, который слышал лишь половину реплик, в финале диалога расхохотался, вытирая руками веки, щеки, размазывал по лбу полосы сажи и крупные капли пота.

– Это я сошел с ума или жестяная свинья заговаривается?

– Меньше эмоций. Все мы сейчас не в себе, – холодно отрезал Фантом. – Я тебя слушаю тебя, Макс, продолжай.

Новый Аналитик на этот раз был краток. Шеф Департамента выслушал гомункулуса без особого энтузиазма – план показался ему слишком странным.

– Вероятность успеха?

– Сорок девять из ста. Это все, что я могу предложить

Фантом колебался лишь мгновение. «За все приходится платить, это не обидно, а только честно. Мне, по крайней мере, твердо назвали цену».

– Я согласен рискнуть. Итак…

Они спорили о деталях плана, сидя на полу – единственный стул, два часа назад разбитый Фантомом в порыве отчаяния, совсем развалился. Егерь чертил план этажей, водя пальцем по слою жирной гари, Кравич морщил лоб, вспоминая, шеф Департамента оставался внешне спокоен, его волнение выдавали лишь полотно сжатые губы.

Гомункулус больше не пытался вмешиваться. Свет фонаря отражался от крутых, блестящих боков монстра…

Проливной дождь с утра затопил улицы Порт-Калинуса, заваленные телами водостоки не справлялись. Мутный поток нес бурую пену, мусор с неубранных тротуаров, сорванную ветром листву, площадь перед Дворцом Сената уже превратилась в грязное болото.

Окна Дворца заложили мешками с песком, их запас отыскали где-то в подвалах. Остатки жандармерии два часа назад полностью отошли у центру и соединились с гвардией Сената. Энергии не было, костры на пощади залило, усталые люди пытались жевать сухой концентрат пайков.

Амфитеатр скамей в зале Сената пустовал наполовину. Вошедший офицер охраны прервал Барта на полуслове – некорректность, немыслимая при обычных обстоятельствах. Их разговор вполголоса слышали лишь двое-трое близ сидящих, но по малочисленным рядам испуганных сенаторов пробежал ропот.

– Мы требуем правды!

Президент встал.

– Господа сенаторы – я предлагаю немедленно спуститься в пси-убежище, более того, я решительно настаиваю на этом.

Через четверть часа зал опустел, сквозняк, врываясь в разбитые окна, ворошил брошенные в спешке документа. Чуть позже пришли другие люди, они, освобождая пространство, грубо отволокли в сторону изящные скамьи, разметали бумаги, под расписанные фресками своды внесли первых раненых…

Пирамида, средоточие мятежа, чернела пятнами выбитых секций – огромные толстые стекла нижних ярусов разлетелись вдребезги, острые осколки усеивали весь квартал. Верхние ярусы, блокированные, почти лишенные энергии, заполненные живыми и мертвыми вперемешку, недосягаемые для внешнего мира, замкнулись в ожидании. Точнее, так казалось снаружи. На самом деле ярус высшего руководства уже очистили от тел – раненых оттащили в покинутые комнаты, убитых наспех скидали в полупустой склад. Пятна крови и гари уже поблекли под сапогами охраны. Неприсоединившиеся к мятежу заперли порознь, чтобы те в одиночестве ожидали своей участи.