– Эй, парень!

Дезет оглянулся. На выщербленной бесчисленными подошвами ступеньке притона стояла девушка – крепкая, толстоногая, большеглазая, в пестрой, до колен, пышной юбке. Проститутка скрестила на груди обнаженные руки, левое плечо украшала татуировка в виде витой ракушки.

– Зайдешь, парень?

– Прости, подруга, денег нет.

Шлюха грустно качнула пышно завитой головой, почесала челку фиолетовым ногтем мизинца.

– Врешь конечно, ну да ладно. Здесь, по соседству, целая банда таких же извращенцев живет, только смотрят и больше ничего. В стене дыру провертели – кулак просунуть можно.

Стриж, не возражая, следил за дверью, Майер все не появлялся. «Он испугался или разоблачен, – с досадой подумал иллирианец. – Если я не справлюсь один, придется обратиться к каленусийским властям, но тогда меня арестуют и выведут из игры».

В этот момент дверь соседнего подъезда дрогнула. В нее резко, зло ударили, не снаружи – изнутри.

– Итак, Майер, вас мучают сомнения? Налить вам еще? Коньяк? Вино? Эйфорин?

– Спасибо. Коньяк. Лед и лимонный сок есть?

– Вот холодильник. Берите сами лед и что понравится.

Хэри отпил из стакана. Совершенно трезвый Эшли чуть ослабил галстук.

– Чего вы боитесь? – резко спросил он.

– Ну… мне неловко. Если честно, я боюсь, что нас поймают.

– Поймают? C чего бы это? Мне надоел ваш унылый вид мокрой курицы. Благодарность революции имеет конечные размеры.

– Я понимаю.

Хэри Майер помялся, потихоньку прикидывая, куда бы подбросить шарик. Эшли, казалось, не спускал глаз с беспокойных рук гостя.

– Как ваши дела с этой Симониан?

– Дела идут, – ответил мятежник и на миг отвернулся.

Философ тут же сунул руку в карман, нащупал подарок Стрижа, извлек его и зажал в кулаке. Эшли, сдвинув прямые брови, смерил Майера холодным взглядом, профессору на секунду показалось, что его собственное тело – пустая, насквозь прозрачная бутылка.

– Вам ее жаль? Это зря. Интересы одного человека, Хэри – ничто перед общей проблемой. К тому же псионики – выродки. Вам приходилось быть свидетелем хорошей боевой пси-наводки?

– Нет.

– Вот как… А я боевым офицером прошел через пограничный конфликт с Иллирой. Жалеть женщину – легко, одобряется нами, каленусийцами и даже отчасти приятно. Но видели ли вы, как пораженный наводкой солдат рвет себе уши, губы, царапает веки, вонзает ногти в собственные глаза? Такой человек не замечает ни боли, ни крови – ему кажется, что он сдирает с кожи паразитов. Вы молчите, Хэри… Эта Симониан относительно безобидна, она достаточно опытна, уже оставила за спиной двадцатилетие. Лучшие боевые сенсы получаются из совсем юных, чистых девушек, для них психическое извращение – игра, они еще не верят ни в собственную смерть, ни в чужую, они не научились экономить прожитые дни…

Майер поежился.

– Ладно, оставим эту тему. Можете считать, что убедили меня. Я только боюсь мести ее друзей… – Он незаметно разжал кулак, шарик скользнул вниз, откатился под стол и пристроился возле мебельной ножки. – Я ухожу. Дела, прощайте, Эшли.

Философ встал, неловко повернулся, спиной ощущая взгляд инсургента. Уже подходя к двери, он осознал свой промах и нелепую оговорку – до визита Алекса он, Хэри, не мог знать, что у Джулии остались живые друзья…

– Стойте, Майер.

Пси-философ покорно остановился, понимая, что надежды нет, и жалкое, смятое ужасом лицо беспощадно его выдает.

– Поднимите то, что потеряли.

– Не понял.

– Вы только что подбросили химическую ловушку. Пока не остыла, поднимите ее и сожмите в руке.

Майер безвольно нагнулся и подобрал шарик. Эшли удовлетворенно кивнул.

– Отлично. Ну и что мне теперь с вами делать? Вы отважны только в болтовне, во всех остальных случаях вы малодушный трус, которого ломает первый встречный.