– Ну вот, Катерина, переезжаем, – сказал он, немного подождав, когда Катя заинтересованно начала следить за его сборами, – Давай, собирайся.

– Куда? – она растерянно посмотрела на мужа и захлопала ресницами.

Иван Никитич сделал важное и загадочное лицо и, с нескрываем удовольствием, ответил:

– Всё сама увидишь, собирайся.

Он подошёл к Кате обнял за талию, сомкнув пальцы рук за её спиной и посмотрел в глаза. Она избегала встречаться взглядами с Иваном Никитичем. Тяжелый и проницательный взгляд бледных, почти бесцветных глаз, вызывал у неё неприятное чувство вины, непонятно за что, будто он догадывается или точно знает, но молчит и всматривается, чтобы увидеть, распознать, насколько ты врешь, что ты скрываешь, насколько ты готова к признанию. Катя отвернулась и напряглась.

– Что ты всё дичишься? Как зверёныш прячешься. Я же для тебя стараюсь… Любви – то я не прошу, просто ласковей будь. Я для тебя, Катерина, да что захочешь… А ты, как от чумного от меня шарахаешься.

Катя густо покраснела. Бросила короткий взгляд на супруга.

– Не привыкла я ещё, Иван Никитич, дайте время. Тяжело мне… Простите меня… Я больше не буду…

В глазах блеснули слёзы и Катя прикрылась ладонью.

– Ну вот ещё, – с досадой произнёс Галеев, заметив слёзы, – «больше не буду»… Прям, как маленькая… Ну что ты, Кать…

Иван Никитич обнял её и прижал голову к плечу.

– Ты меня не бойся… я тебя не обижу… Ну, всё, всё хватит сырости, скоро машина приедет, а мы не собраны. Давай, давай, – Галеев похлопал жену по попе. Катя вздрогнула, опять вспыхнули щёки.

По попе её пару раз хлопнул сосед дядя Витя, деливший с ними общую кухню в Саранске. Алкаш и дурак, не дававший прохода матери после смерти отца, ещё там, в Саранске, приговаривая: «Налилась Катюха, растет смена». Она не пожалела тогда литра молока, которое стерегла на керосинке, плеснула соседу на грудь и живот. Хоть и пришлось тогда соврать матери, что разлила молоко по неосторожности, но дядя Витя после этого старался одновременно с ней на кухне не появляться, да и мать освободила от скабрезного внимания соседа.

Воспоминания придали ей решительности. Катя нашла предлог освободиться от Галеева и вырвалась из объятий, судорожно начала складывать вещи.

– Да-да… я быстро…

Через пятнадцать минут Катя сидела на краю кровати и смотрела в окно. Нахлынула внезапная тревога. Куда они переезжают? Что за сюрприз? Будет ли она ему рада? Иван Никитич тоже молчал, напряжённо думал. Тишина и озабоченный вид супруга только усиливал тревогу. Катя чувствовала, что наступает какой-то новый период её жизни, но какой – ответить не могла. Галеев посмотрел на часы.

– Ладно, пошли…

В ту же секунду в дверь постучали.

– Входи! – скомандовал Галеев. Катя встала и хотела взять чемодан.

– Да оставь ты его! – прикрикнул Иван Никитич.

В комнату вошли водитель Скворцов и незнакомый сержант, вытянулись и отдали честь.

– Разрешите, товарищ полковник!

– Давай, Скворцов, давай! Заждались уже.

– Товарищ полковник… так и десяти ещё нет, – попытался оправдаться Скворцов.

Они схватили вещи и вышли. Галеев с Катей пошли следом.

Ехали недолго. Машина выехала на большую широкую улицу немного проехала и остановилась перед большой аркой того самого дома с маленькими античными дворцами на крыше. Сердце бешено забилось и бросило в жар.

– Ну вот Катерина, теперь это твой дом.

Галеев вышел из машины и, сощурившись, посмотрел вверх. Катю сковал неведомый страх. Ни в каких снах, самых дерзких фантазиях не могла она себе представить, что она, простая девчонка из Саранска будет здесь жить. Она стояла перед этой исполинской громадой, с трепетом и страхом смотрела на кладку огромных рустовых камней, словно на крепостную стену, за которой обитало сказочное чудовище.