Ох-ох-ох, Василий Иваныч!


– А что такого? – подбадривал себя генерал, но сам прекрасно понимал, что именно такого в желании без спроса пошарить в чужой комнате и посмотреть, не найдется ли каких подсказок или, как сказал бы знаменитый «мент в законе», зацепок на книжных полках или в ящиках письменного стола.


Одобрить такое поведение отца и командира мы никак не можем и ни в коем случае не собираемся его оправдывать, но просим все-таки учесть смягчающие вину обстоятельства и состояние временной невменяемости или хотя бы аффекта.


За стеклами книжных полок генерал ничего нового и подозрительного не заметил, только не очень умело вырезанную из дерева фигурку какого-то зверька, вроде бы белки, почему-то с накрашенными красным карандашом губами и подведенными шариковой ручкой глазами.


На столе лежала в мягкой обложке нерусская книга. «Пале фире» – прочел генерал, открыл, увидел на полях сделанные Аниной рукой мелкие карандашные переводы слов и выражений, покачал головой и положил на место. Тут же лежала странная, вытянутая по горизонтали, как альбом для рисованья, толстая книжка в зеленом переплете без названия. Раскрыв ее, Бочажок прочел на первой ксерокопированной странице заглавие «Записки об Анне Ахматовой». Ну конечно, как же без нее!


Два нижних ящика были пусты, а верхний закрыт на ключ, но и это не остановило седовласого следопыта, никакого ключа ему не потребовалось – просунув руку под дно тайника, Василий Иванович, приподняв и перекосив ящик, легко преодолел это препятствие.


Письма! Целых два! И фотографии!


Фотки были бледные и мутные, но дочь свою Василий Иванович тут же узнал, а рядом с ней, иногда обнимая ее за голые плечи (картинки в основном были, кажется, пляжные), вырисовывался какой-то длинный, лохматый-бородатый и в очках.


Вот ты, значит, каков, сукин сын! Ну и что же ты в нем нашла, глупая ты девочка?


На конверте значился их адрес, Василий Иванович вспомнил, как позапрошлым летом удивлялся, доставая из почтового ящика чуть ли не каждый день письма, и как подтрунивал над Анечкой, а Травиата волновалась и пыталась еще тогда что-нибудь выведать.


Вместо обратного адреса стояло только К.К.

– Именно что КаКа! Ку-клукс-клан какой-то! – проворчал Бочажок и…


Как ни прискорбно мне признавать это, но никаких заминок и колебаний я не заметил: генерал жадно выхватил чужое письмо и тут же с первой строки задохнулся от возмущения.


«Здравствуй, бурундучок!»

– Сам ты бурундучок, козел поганый! – воскликнул про себя гневный перлюстратор, не замечая зоологической противоречивости своей реплики.


«Получил твое второе письмо, оно чудесное, и вот тебе ответ:

Те слова, что являлись блаженством для уха, – мученье для глаз.
Теплый шепот постельный, и сладостный стон твой,
детсадовский смех твой
Почта не принимает, бумага не терпит. И точность отточенных ляс
Безуспешна, ведь сколь ни глазей на Медину и Мекку
На открытках цветных, но хаджою не станешь. И больше скажу –
Не от голода страждет Тантал – от обилия яств. Твои письма
Перечитывать черт меня дергает снова и снова. Хотя побожусь,
Что приносит их ангел-хранитель. И все-таки смесь мазохизма
С онанизмом есть в этом. Ничтожество службы своей
Понимаю теперь, и красот, мною писанных, трудно
и тщательно, тщетность.
Как беспомощны буквы, и кто в этом мире слабей
И бедней, чем слуга их покорный. Подай же мне голос на бедность!
Между строк ничего не прочесть мне.
А помнишь, сколь много меж фраз
Умещали с тобой мы? Катулл бы считать отказался!
К информации этой изустной с тобой приучили мы нас,
И дыханьем естественным способ рот в рот нам казался!