«Это было первое знакомство мое с человеком, который впоследствии играл большую роль в истории Русской Смуты, как командир корпуса, направленного Керенским против большевиков на защиту Временного правительства, потом в качестве Донского атамана в первый период гражданской войны на Юге России; наконец – в эмиграции, и в особенности в годы Второй мировой войны, как яркий представитель германофильского направления. Человек, с которым суждено мне было столкнуться впоследствии на путях противобольшевистской борьбы и государственного строительства.

Статьи Краснова были талантливы, но обладали одним свойством; каждый раз, когда жизненная правда приносилась в жертву «ведомственным» интересам и фантазии, Краснов, несколько конфузясь, прерывал на минуту чтение:

– Здесь, извините, господа, поэтический вымысел – для большего впечатления…

Этот элемент «поэтического вымысла», в ущерб правде, прошел затем красной нитью через всю жизнь Краснова – плодовитого писателя, написавшего десятки томов романов; прошел через сношения атамана с властью Юга России (1918–1919), через позднейшие повествования его о борьбе Дона и, что особенно трагично, через «вдохновенные» призывы его к казачеству – идти под знамена Гитлера».

Подъехав к Омску, офицеры поезда узнали, что командующим Маньчжурской армии назначен генерал Куропаткин. Все они, в общем, это приветствовали, Деникин добром вспомнил его конечную справедливость в своих генштабистских приключениях. Так же отнеслись к новому командующему в основном военные и по России.

Над Куропаткиным веял ореол скобелевского начальника штаба, хорошо он командовал войсками и управлял Закаспийской областью. Очень ценили, что до поста военного министра генерал добрался без всякой протекции, только личными заслугами. А так как недавно из-за некрасивой суматохи в верхах Куропаткин подал в отставку, впал в немилость, общественность и большая часть прессы отстаивали его лучшим кандидатом в Маньчжурию.

По мнению многих, к чему и прислушался император, сравниться с ним мог лишь генерал М. И. Драгомиров, но тот на склоне лет уже серьезно болел. Сам же Драгомиров с самого начала нелицеприятно определил новоиспеченного командующего:

– Я, подобно Кассандре, часто говорил неприятные истины, вроде того, что предприятие, с виду заманчивое, успеха не сулит; что скрытая бездарность для меня была явной тогда, когда о ней большинство еще не подозревало.

Вторил ему и большой специалист в интригах Абаза. Что поделать, выбирать на верхах русского командования тогда особенно было не из кого.

Нога Деникина поправлялась, в Иркутске он уже смог пройтись по платформе, лишь прихрамывая. А когда прибыл 5 марта экспресс в Харбин, капитан снова прочно стоял на своих двоих.

В Харбине Деникин явился в штаб округа и получил назначение на вновь утвержденную из-за войны должность начальника штаба 3-й Заамурской бригады пограничной стражи. Этот пост для капитана был на две ступеньки выше его чина.

Деникин обрадовался солидному окладу содержания, из которого за несколько месяцев можно было покрыть его варшавские долги и обеспечить мать, но и крепко разочаровался. Его 3-я бригада стояла на одной из станций, охраняя железную дорогу между Харбином и Владивостоком. Капитан мечтал попасть в бои с японцами, а оказался на третьестепенном театре войны, где можно было столкнуться лишь с китайцам и-хунхузам и.

Деникин так расстроился, что один из штабных офицеров стал его подбадривать:

– Ожидается движение японцев из Кореи в Приамурский край, на Владивосток! Третья бригада непременно войдет в сферу военных действий.