Страстнее всего эту здравую молодежь в конце XIX столетия по Рождеству Христову занимал религиозный вопрос. Они не вникали в разницу вероисповеданий, а доискивались главного – о бытии Бога. Вот когда их души подлинно волновались, взмывая и обессилевая до дна. Наряду с Библией прорабатывали сочинения «физиологического» Эрнеста Ренана о Христе, христианстве и другие безбожные книжки. Ночи уходили на дискуссии.

Давно неподдельно воцерковленный Деникин в этом богоискательстве со своих высот не падал, а товарищи дружно ломились в открытые двери. Один русский пошел с крамольными сомнениями к православному преподавателю Закона Божьего. Тот выслушал, промолчал и влепил ему, чтобы не сомневался, двойку в четверть, обещал срезать и на выпускном экзамене. А поляки к своему ксендзу по такому и обращаться боялись, опасаясь его доноса. Этот неукоснительно представлял начальству списки уклонившихся от исповеди, за что их родителей на неприятный разговор вызывал директор, и виновникам снижался балл за поведение.

Богоискателям-полякам все же больше повезло. Один из них, вопреки правилам, отправился на исповедь к ксендзу не из училища. Молодой священник, выслушав его покаяние в маловерии, смиренно сказал:

– Прошу тебя, сын мой, исполнить одну мою просьбу, которая тебя ничем не стеснит и ни к чему не обяжет.

– Слушаю вас, – смятенно ответил реалист.

– В минуты сомнений твори молитву: «Боже, если Ты есть, помоги мне познать Тебя».

Это произвело сильнейшее впечатление на все общежитие. Старший же в нем Деникин больше бился со своими колебаниями в одиночку. И однажды ночью Антона так озарило, что он горячо произнес про себя:

«Человек – существо трех измерений – не в силах осознать высшие законы бытия и творения. Отметаю звериную психологию Ветхого Завета, но всецело приемлю христианство и православие!»

В своих воспоминаниях генерал Деникин записал, что тогда «в одну ночь пришел к окончательному и бесповоротному решению… Словно гора свалилась с плеч! С этим жил, с этим и кончаю лета живота своего».

В записках старый генерал не захотел разобраться, как православие с его иерархичностью, так сказать, с классическим монархизмом, потом ужилось в нем с тем, что Деникин «приял российский либерализм в его идеологической сущности». Это он так же указал в цитируемой книге «Путь русского офицера». Но подобная двойственность во многом определит судьбу Антона Ивановича и Белого дела.

Что ж, судьба, корнево обозначающая: «суть-Бога», – немало проявляется через отношение человека к личностям, ярко возникающим на его жизненном пути. Таким со знаком плюс, в первую очередь, был для Деникина либерал-народник, нецерковный человек Епифанов. Все другие учителя, призванные сеять как доброе, так и вечное, невыгодно запечатлелись у Антона Ивановича, о чем он написал:

«Перебирая в памяти ученические годы, я хочу найти положительные типы среди учительского персонала моего времени и не могу. Один Епифанов… Это были люди добрые или злые, знающие или незнающие, честные или корыстные, справедливые или пристрастные, но почти все – только чиновники. Отзвонить свои часы, рассказать своими словами по учебнику, задать «отсюда досюда» – и все. До наших душонок им не было никакого дела».

После падения русского «православного царства» и убийства его императора монархисты и на склоне XX века не уставали удивляться этим событиям. Действительно, они дики, принимая во внимание прекрасно одухотворенную личность государя Николая II. Это Николай Александрович пронзительно свидетельствовал в своем тобольском, екатеринбургском заключении, приняв смерть венцом смиренного мученичества. А если посмотреть глазами того современника-мальчика, подростка хотя бы на этих учителей-«чиновников», прежде всех олицетворявших у юного царское самодержавие, на них, воспитателей, кому нет никакого дела до «душонок»?