Правда, очарование спало, стоило ей услышать цену – семьдесят серебряных. Столько у нее не было. Если только отложить с одного жалованья, добавить второе и чуть-чуть от третьего… Вечером, выводя строки рапорта, Норма зябко поводила плечами и невольно отвлекалась на мысли о том, как славно будет согревать ее дивная шаль такими вот чернильными ночами. Как прекрасно будет хранить ее в сундучке и иногда просто приподнимать крышку, чтобы посмотреть на лазурь и золото перьев.

Но теперь ей стало совершенно ясно, что мечта эта неосуществимая. Важнее теперь как-то прокормиться. И Илай тут даже ни при чем – все они остолопы, если на то пошло. Но он все равно самый большой остолоп из всех!

Погрузившись в размышления, то просто печально-жалостливые, то рассерженные, Норма почти не слушала Петра Архипыча, пока он вел их с Лесом к лестнице в подвал. Не тот, где, с его слов, располагались небольшая печь да темница, в которой содержались редкие лиходеи до отправки в острог или под суд, а по другую руку, с подсобными помещениями.

А он между тем вещал:

– Сыскное дело требует ресурсов много больших, чем просто оружие да рабочие руки. Тут головой думать дело не лишнее, а первостепенное…

И все в таком духе. А ведь раньше он рассуждал, что первостепенны нюх и зоркий глаз. И то и другое полицмейстер утверждал совершенно искренне. Норма вздохнула.

«Все же противоречивый он человек, прав был Илай… Ох уж этот Илай!»

И тут Лес, спускавшийся впереди, заорал дурниной:

– Убийство!

– Да тише, тише ты, не голоси, – оборвал его Петр Архипыч, легонько хлопнув по шее. – Холодная комната у нас тут. Какое ж это убийство? Как выяснилось, обычное отравление самогоном на мухоморах. – И добавил громче: – Алевтина Кондратьевна, чего это у нас подопечные опять на дороге валяются, а?!

Норма, из-за воплей брата пропустившая пару ударов сердца, только теперь разглядела сцену целиком. У подножия лестницы действительно лежало обнаженное мертвое тело мужчины с раскрытой, как книга, грудиной и частично отсутствующими внутренностями.

– Нет, это никуда не годится, – проворчал Петр Архипыч и, с неожиданной ловкостью перепрыгнув труп, сердито-начальственной походкой двинулся в глубь темного подвала. – АЛЕВТИНА!

Геммы поспешили за ним.

Нет, они, конечно, не раз видели мертвых людей и то, что у них скрыто под слоями кожи и висцерального жира. На гравюрах, иллюстрировавших анатомические трактаты. Вид настоящего, некогда живого тела оказался неожиданным. Слишком близко, слишком реально. И пахуче.

В дальней коморке, где действительно было так холодно, что шел пар изо рта, а многочисленные лампадки и свечи горели слабо, будто пришибленные морозом, обнаружилась пухленькая невысокая женщина лет сорока, с короной из русых кос на голове и замусоленной книжкой в руках. Книжку она, впрочем, быстро спрятала под стол, на котором громоздились склянки с какими-то мутными составами и плавающими в них осклизлыми ошметками. Возможно, теми самыми недостающими органами «подопечного». Рядом с этими банками шипела спиртовая горелка, на которой шкворчал кофейник.

– Алевтина свет мой Кондратьевна, – ласково прорычал Петр Архипыч, – что ж вы мне опять душу-то рвете? Трупы раскидываете, новичков пугаете…

– Я… я? Ничего я не раскидываю, Ваше Превосходительство, – зарделась женщина и шмыгнула простуженно носом. – У меня все по полочкам, все четверо свеженьких…

– Четверо, – так же сладко протянул полицмейстер. – А пятый, не такой свеженький? Такой несвеженький, что хоть образа выноси! Лежит у порожков, кишками светит, красавец.

– Ой! – Женщина порывисто прижала кулачки к пухлым щечкам и шустро выскочила из каморки, махнув пледом, будто совиным крылом.