Норберт свернул в сторону набережной, стараясь идти быстро, но не настолько, чтобы выглядеть чересчур нервно. На всякий случай он включил запись и теперь смотрел на мир сквозь мозаику маркеров, значков и дождь янтарных буковок, информировавших его о разнообразных параметрах. Все это действовало успокаивающе, хотя выводить ничего не требовалось – аппаратура поддерживала автоматический режим и сама беспокоилась о свете, балансе белого, глубине резкости, матрице и параметрах звука. Норберту оставалось лишь смотреть, помня о том, чтобы не сопеть и не слишком дрожать. Вот только мир, украшенный всеми этими маркерами, становился безопаснее, превращаясь в фильм, объект, предмет работы.

Почти столь же неопасный, как просматриваемый в плеере МегаНета.

Он вышел на залитую жутким сиянием набережную, среди унылых пальм со свесившимися пучками сухих листьев и тянущихся вдоль нее когда-то роскошных бутиков, а теперь лавок с дешевым барахлом и подделками. У самого канала бродили с неведомой целью два верблюда и несколько тощих кошек. Задача теперь заключалась в том, чтобы преодолеть трехсотметровую, извивавшуюся через весь город полосу воды. До ближайшего моста было слишком далеко.

В течение долгой кошмарной минуты он беспомощно смотрел на покачивающиеся на воде яхты с развернутыми, словно чернокрылые бабочки, солнечными батареями, на рыбацкие лодки, разваливающиеся экскурсионные кораблики, переделанные в ночлежки, – и ничто не предлагало решения.

Он уже был готов прыгнуть в покрытую радужными пятнами и дрейфующими в пене биоразлагаемыми упаковками воду канала, когда увидел пеструю крышу, сделанную из натянутых на каркас пластиковых полотнищ самого разного происхождения, и длинный черный корпус заполненной людьми абры. Водный трамвайчик уже отчаливал, когда Норберт подбежал к набережной и прыгнул прямо в толпу, размахивая платежным чипом.

Абра испустила облако голубоватых выхлопных газов и, тарахтя своим небывалым, нарушающим все принципы глубокой экологии двигателем, отошла от набережной, устремив узкий корпус к другому берегу, прямо в сказочный хрустальный лес небоскребов Мина-Сейахи, выглядевших словно с чужой планеты.

На забитой людьми палубе все разговаривали по телефону. Владельцы омнифонов и планшетов говорили что-то в пространство с отсутствующими лицами переживающих видение анахоретов, менее состоятельные болтали в смарт-часы и даже допотопные, склеенные лентой смартфоны. Молчал только Норберт – залитый потом, в прилипшей к спине рубашке, в окружении гортанной смеси десятков разговоров, в которых то и дело проскакивали отдельные знакомые слова: «пять», «правительство», «интересы», «боевики», «опасный», «Европа», «Израиль», «смерть», «Сирия», «Пакистан», «бомба», «плохо».

Издалека, со стороны Шейх-Зайид-роуд, внезапно раздался резкий треск. Сухой, будто электрический разряд, звук, вмешавшийся в гул разговоров, заглушил громыхание двигателя и вскоре вернулся, отразившись от небоскребов на другом берегу. А потом раздался еще один, неотличимый от предыдущего. На несколько секунд разговоры стихли, а затем возобновились с удвоенной силой.

Норберт в точности знал, что это за звук, поскольку уже несколько раз в жизни его слышал. АК-50к, на жидком топливе. Русское, простое и дешевое в использовании оружие. Снова раздались длинные автоматные очереди.

Чтобы запугать.

Это выглядело вовсе не как короткий агрессивный лай в огневом столкновении, когда автоматы общаются нервными, полными ярости фразами, перебивая и перекрикивая друг друга, словно поссорившиеся любовники.