Мужчины чокнулись друг с другом и выпили.

– Нет, не разучился пить ее, отлично выпил, – сказал Конурин, запихивая себе в рот кусок белого хлеба на закуску и стал наливать водку в рюмки вторично. – Господа! Теперь за ту акулу выпьемте, что мы видели давеча на берегу. Нужно помянуть покойницу.

Гарсон между тем подал редиску, масло и колбасу, нарезанную кусочками. Водкопитие было повторено. Конурин продолжал бормотать без умолку:

– Вот уж я теперь никогда не забуду, что есть на свете город Ницца. А из-за чего? Из-за того, что мы в ней нашу русскую, православную водку нашли. Господа! По третьей? Я третью рюмку наливаю.

Собеседники не отказывались.

Гарсон подал омлет.

– Неси, неси, господин гарсон, назад! – замахал руками Конурин.

– Отчего? Ведь это же яичница, – сказал Капитон Васильевич.

– Знаем! В Париже нам в эту яичницу улиток зажарили. Да еще хорошо, что яичница-то, кроме того, была и незажаренными улитками в раковинах обложена, так мы догадались.

– Что вы, помилуйте, да это простая яичница с ветчиной. Видите, красная копченая ветчина в ней, – пробовал разубедить Конурина Капитон Васильевич.

– А кто поручится, что это не копченая лягушка? Нет, уж я теперь дал себе слово за границей никакой смеси не есть.

– И я не буду есть, – отрицательно покачала головой Глафира Семеновна, сделав гримасу.

Ели только Николай Иванович и Капитон Васильевич.

– Ведь это ты назло мне ешь, Николай Иваныч, – сказала ему жена.

– Зачем назло? Просто из-за того, чтобы цивилизации подражать. За границей надо все есть.

Вторым блюдом была подана рыба под соусом. Глафира Семеновна опять сделала гримасу и не прикоснулась к рыбе. Не прикоснулся и Конурин, сказав:

– Кусочки и под соусом. Не видать, что ешь. Кто ее ведает, может быть, это акула, такая же акула, как давеча на берегу показывали.

– Да полноте вам… Это тюрбо… Самая хорошая рыба, – уговаривал их Капитон Васильевич, но тщетно.

– Нет, нет, не буду я есть. Водки я с вами выпью, но закушу булкой, – сказал Конурин.

– А хоть бы и на самом деле акула? – проговорил Николай Иванович. – Я из-за заграничной цивилизации готов даже и кусок акулы сесть, коли здесь все ее едят.

И он придвинул к себе блюдо.

Кончилось тем, что Глафира Семеновна и Конурин ели за завтраком только ростбиф, сыр и фрукты. Конурин, раскрасневшийся от выпитой водки, говорил:

– Только аппетит себе разбередил, а сытости никакой. А уж с каким бы я удовольствием теперь порцию московской селянки на сковородке съел, так просто на удивление! Хороша Ницца, да не совсем. Вот ежели бы к водке и селянка была – дело другое. Нет, пожалуй, не стоит и запоминать, что есть такой город – Ницца.

– Забудь ее, забудь, – говорил ему Николай Иванович.

Компания смеялась.

Выпив рюмок по пяти русской водки и по бутылке вина, мужчины раскраснелись, развеселились и, шумно разговаривая, начали уходить из ресторана.

– Почем за водку взяли? – спросила Глафира Семеновна.

– По французскому четвертаку за рюмку, – отвечал Конурин. – Вот оно, как нашу родную, российскую водочку здесь ценят.

– Стоит пить! Ведь это ежели на наши русские деньги, то по сорок копеек. А между тем здесь хороший коньяк по двадцати пяти сантимов за рюмку продается.

– Коньяк или простая русская водка, барынька! Перед едой ежели, то лучше нашей очищенной никакого хмельного товара не сыщешь.

– Да ведь вы рубля на два каждый, стало быть, водки- то выпили! Вот тоже охота!

– Эх, где наша не пропадала! – махнул рукой Конурин. – Зато нашу матушку-Русь вспомянули. Да и что тут считать! Считать нехорошо. Через это, говорят, люди сохнут.