– Сем, вот все ни как в голову не возьму, с какого перепугу ты вообще подался на эту периферию? – в который раз спрашивал удаленный Валериан, который и голосовых то связок не имел, как, в прочем и сам Сем. Задавал этот вопрос в который раз и, похоже, уже давно и не рассчитывал получить на него хоть какой-то ответ. – Я то, понятное дело, мне там статья светила. Глупость, конечно, но годков на десять меня в ад упекли бы. А тут такая возможность – альтернатива, так сказать, так что я как только услыхал, так сразу же на бегунки и сюда. А вот ты зачем?

«И правда, зачем?» – усмехнулся внутренне Сем и в очередной раз не ответил. А что он, собственно мог сказать? Что то был момент слабости?!

***

Выпускной ещё гремел своей акустикой в залитой токсичным светом черноте высшей школы, превратившейся на эту ночь её не то в ночной клуб, не то и вовсе в бордель. Словом, в совсем не то, чем она была для них всех последние несколько лет – средоточием вольности помноженной на строгость и даже на детскость правил, мерилом постоянно меняющейся истины, куда-то спешащей в своем ускоряющемся беге, быстрее неторопливой речи преподавателя. Всё им сказанное устаревало уже к концу самой фразы… и, естественно, мерилом и средоточием того, без чего невозможно половое формирование и телесное взросление.

Где то сзади шумела музыка, взрывался свет, и миг единения был вершиной всего, к чему он стремился и чего достиг. Впереди были новые вершины и новые свершения, и их он желал вместе с той, что сейчас разделяла его общество, спокойно взирая на череду едва пробивавшихся звезд, гасимых сиянием перенаселенной Земли. Жизнь только начиналась и как то порой бывает, достаточно всего одного небольшого толчка, одного неверного движения того, кто рядом с тобой, чтобы равновесие было нарушено, и с таким трудом покоренная вершина вдруг не оказалась пиком, верхом всего, чего ты уже достиг, а впереди тебя ждало ни что иное, как мучительное затяжное падение, навсегда похоронившее былые мечты, стремления и возможности.

Их мечты и устремления давно были сплетены воедино, еще с самого окончания начального обучения, когда они оба поклялись в вечной любви, верности и совместном пути по колдобинам жизни – тогда это казалось более чем серьезно, и уж точно до последнего издыхания каждого – их пути более не расходились. Они любили мечтать, сидя до позднего вечера, мечтать о будущем, как романтики прошлого, устремленные прочь от суеты и рутины этого мира. Порой обсуждая прелести и тяготы переселения на один из спутников или колоний, работу по контракту с одной из громадных транснациональных компаний, или просто жизнь одиноких челноков, бороздящих просторы космоса и перебивающихся отдельными заработками.

Генератором идей все больше был он. Она же лишь примеряла одежды, «пошитые им» в эти моменты одухотворения и сладостных мечтаний.

Он для себя давно уже все решил – мир перенаселенной и вечно изменчивой, а потому неустойчивой и непредсказуемой метрополии, в которую превратилась Земля, его тяготил. Он мечтал о свободе, грезил романтикой и был устремлен прочь, в черноту пространства, к необжитым кускам камня и льда, к газовым скоплениям и громадным космическим гигантам. И она, естественно, всякий раз была рядом, как физически, так и в мечтах. И она, был он уверен, не менее его разделяла эти мечты и стремления. Потому…

***

– Завтра мы…

– Завтра уже настало, – не дала окончить ему она. Едва заметные на световом шуме звезды исчезали, матовая заря, отягощенная избытком световой активности человечества, пробивалась уже в их мир. Музыка все так же где-то за их спинами гремела, выпускники радовались чему-то, не до конца еще осознавая переходный момент от одного жизненного этапа к иному. Они же, вдвоём, одновременно находясь на виду у любого, кто только пожелал бы выйти на открытый балкон и одновременно укрывшись здесь от посторонних, встречали свою новую жизнь и, как оказывалась, каждый из них видел ее, эту жизнь, по-своему.