Она протянула собеседнику папку.

– Зря мы беспокоимся. В ее возрасте продать музей – большое облегчение. На то, что мы предлагаем, она безбедно проживет остаток дней.

– Кто может вам сопротивляться? – толстяк разинул пасть в акульей улыбке. – Кто, кроме вас, способен очаровать старуху?

– Вы так уверены? – женщина визгливо засмеялась.

– Мы с вами в одной лодке. У меня есть друзья, которые протолкнут это в городской план, как только она подпишет.

– Охотно верю.

Он взглянул на свои большие безвкусные часы.

– У нас есть двадцать пять минут. Давайте еще по чашечке, а я пока прогляжу поправки… вы не съели коврижку… может быть, я…

– Пожалуйста, – она подтолкнула к нему тарелку.

У Бена колотилось сердце. Эти люди собираются затопить музей – нарочно!

Надо кому-нибудь сказать.

Но кому?

Полиции?

А они поверят?

Поверят ребенку, а не этой бежевой даме, похожей на насекомое? Конечно же нет. Скажут, он не так понял. И вообще, подслушивать взрослых нехорошо.

И мама скажет то же самое.

Остается одно. Надо предупредить саму старушку.

Подошла официантка. За ее широкой спиной Бен проскользнул к выходу, надеясь, что его не заметят. Насекомовидная женщина внимательно посмотрела ему вслед.

– Всего лишь мальчишка, – услышал он голос толстяка.

Бен ринулся к крыльцу и забарабанил в тяжелые деревянные двери. Он оглянулся через плечо, почти уверенный, что насекомовидная женщина наблюдает за ним через окно.

Нет, она не смотрит в его сторону.

Но и на стук никто не ответил.

Он застучал еще настойчивее.

Двери по-прежнему оставались неподвижными, закрытыми, неприступными. Бен заметил, что с притолоки фестонами свисает паутина, как будто двери давным-давно не открывали. А что, если паутину сплели гигантские тропические пауки? Бен не любил насекомых. Особенно с жалом. А тут как раз появилась одна из этих пчел, хотя какие могут быть в феврале пчелы? Пчела покружила над Беном и боднула стык между створками дверей. Потом появилась вторая пчела. Потом третья.

Это уже слишком! Бен обернулся и увидел на крыльце целый рой пчел, танцующих под дождем. Первые пчелы присоединились к ним. Все они были какими-то слишком большими и темными. Они загородили мальчику путь к отступлению – ну, или ему так показалось. Бен в панике отступал, пока не уперся спиной в двери. Дальше идти было некуда, и он в отчаянии воззвал к дому:

– Пожалуйста, пустите!

Не то чтобы он верил, что двери откроются. Вдруг створки распахнулись. Он так сильно прижимался к дверям, что влетел внутрь и чуть не упал.

Но удержался.

Двери за его спиной с шумом захлопнулись.

БУМ!

Мир остался позади.

Он стоял в темном вестибюле. Вокруг тикали и скрипели разнообразнейшие часы – всех форм и размеров.

Кто его впустил?

Никого не было видно, но шею сзади слегка покалывало, словно под чьим-то пристальным взглядом. Бен краем глаза заметил какое-то маленькое существо, возможно, зеленое – вот если бы тут было побольше света, чтобы рассмотреть получше. Оно съехало вниз по двери и сбежало по плиточному полу. Бен постепенно привыкал к темноте. Он почувствовал, что со стен на него смотрят не только циферблаты часов. На него уставилось множество глаз.

Желтые ястребиные, черные бусинки певчих птиц, красные глаза водоплавающих. На каждых часах сидела, как на насесте, своя птица, и все они смотрели на двери. Птичьи глаза, циферблаты, плитка на полу, высокий, почти невидимый потолок – Бену казалось, что он ввалился в церковь прямо во время службы.

– Это просто чучела птиц, – сказал он сам себе.

Получилось вслух и гораздо громче, чем он ожидал. Сыч, сидящий на замысловатых часах с застекленным циферблатом, глянул на Бена неодобрительно – если бы взгляд мог звучать, этот взгляд был бы оглушительным.