Вслед за вороном выросла луна. Перья птицы окрасились серебром, а глаза сверкнули призрачным блеском. Бледное светило стало раскачиваться на небе, как маятник, и в комнате задвигались тени. Они незаметно соскальзывали со своих мест и подкрадывались к ней, ползли и сливались воедино, проглатывая комнату, как океан берег во время прилива. Тени от ножек стульев, переплетов книг, фарфоровых кукол, полотен картин – всего, что захватил лунный свет, – тянулись к ней. Щупальца осьминога продолжали тянуться к ней. Это тёмное ополчение привело её в ужас. Чем больше она паниковала, тем более изощрённые образы вытаскивал из подсознания мозг, и сегодня он был в ударе.

За рёвом ветра донеслись чьи-то шаги, и она взмолилась, чтобы это оказалась мама. Сейчас дверь откроется, впуская свет из соседней комнаты, и сон развеется. Или, может быть, утро уже наступило, и вот-вот спасительные лучи солнца её разбудят. Пожалуйста, что угодно, лишь бы её вызволили из собственного тела.

Неужели так чувствуют себя больные в коме, подключённые к системам жизнеобеспечения?

Ветер тоже поддался одержимости. Сквозь окно в комнату врывался настоящий шторм, вырывающий с корнями цветы на подоконнике. Всё новые и новые порывы оглушительно хлопали в ушах, надрывая барабанные перепонки. Поднялся невидимый смерч, разрушающий мир. Он сорвал с неё одеяло и вцепился ледяными объятиями. Это было всё равно, как если бы с неё сорвали кожу. Беззащитной перед стихией, ей оставалось лежать обездвиженной, пытаться проснуться и ждать маму. Медленные шаги подступали к двери, отдаваясь в голове накатывающей океанской волной.

После такого понадобится выкурить целую пачку сигарет, пусть только никотин протолкнёт дальше по венам её застывшую от ужаса кровь.

Она боролась, мучилась, но не просыпалась. Мысленные усилия не помогали. Из грудной клетки вырывалось сердце, мозг пульсировал и точно вздулся, больше не влезая в черепную коробку. Становилось всё хуже. Её душевное состояние крошилось, превращаясь в руины.

И тогда к ней пришли. Шаги оборвались. Дверь не шелохнулась, но в комнату всё равно вошли. Это была не мама.

Он сел на стул возле кровати. Свет луны не касался его, будто огибал, но она рассмотрела невероятно высокую, худощавую фигуру с нечеловечески длинными конечностями. У него не было лица, цвета или одежды, только сплошная, но осязаемая тень. Фигура почти касалась сгорбленной спиной потолка, скрестив руки на острых коленях. Пальцы, как веревки, свисали с ладоней. Она заглянула в потолочную бра и увидела себя в море тьмы. Появление Чёрного Человека вычеркнуло из метафизической реальности всё, что она знала.

Она никогда не видела его раньше, но знала имя, словно оно всегда было спрятано в далёком страшном сне. Вытянутая голова на тонкой шее повернулась. Чёрная, затмевающая любую другую тьму пустота вместо лица уставилась на неё.

– Что у тебя в левом кармане? – спросил он.

Но в её пижаме не было карманов.

Даже если бы она могла сейчас говорить, то не выдавила бы ни слова из-за сковавшего горло страха. Голос Чёрного Человека принадлежал другому миру. Он впитал в себя скрипучие шаги в заброшенном доме, куда полезла компания мальчишек, страх одинокого ночного прохожего перед незнакомцем, руки которого спрятаны в карманах, смятение пешехода от гаснущего фонаря, за которым продолжалась тёмная дорога; голос отражал образы из книг и фильмов, которые засели в подсознании и с годами выросли в фобии. Голос проникал под кожу, тёк по венам вместе с кровью и вытряхивал из самой сути человека всю храбрость, оставляя внутри только податливое чувство страха, из которого и лепятся кошмары наяву и во сне.