– Ты сошел с ума? – деловито осведомился комиссар Матэн.

– Отнюдь. Трижды звонила какая-то баба из Гамбурга, она аккредитована в Шёнёф при пресс-центре, требует встречи, говорит, что ей известны причины, приведшие к преступлению… Прямо говорит, что Грацио убили, и утверждает, что ей известно, кому это было выгодно…

– Кому же?

– Она требует встречи и предметного разговора… Я отказываюсь… Грозит бабахнуть свою информацию…

– Ты знаешь ее фамилию?

Шор медленно поднял глаза на комиссара и кивнул.

– Как ее фамилия? – повторил свой вопрос комиссар.

– Кровс.

– Пригласи ее, не надо ссориться с прессой… Послу Гариваса я бы на твоем месте позвонил и попросил его назначить встречу… Ни о каком допросе речи не может быть…

– Хорошо.

– Как у покойника было с бабами?

– Как у всех…

– То есть?

– Имел двух-трех любовниц, с женой, Анжеликой фон Варецки, давно не живет…

– Где она?

– В Торремолиносе, это где-то в Испании…

– Тебе не кажется разумным слетать к ней?

– Оставленные жены всегда валят три короба на своего бывшего избранника, стоит ли брать в толк ее показания?

– А если она исключение?

– Бывшие жены не бывают исключениями. Тебе как шефу можно позволить себе иллюзии, а я живу грубой явью…

– Я женат вторым браком, Шор, и сохраняю с первой женой самые дружеские отношения…

Шор знал первую жену Матэна, слушал запись ее бесед с тем альфонсом, который спал у нее, когда сыновья уезжали на ферму, оставленную семье комиссаром; как же она говорила о бедняге, что несла – уши вянут! Наивная, святая простота; воистину, стареющие мужчины невероятно глупеют, самая глупая баба в сравнении с ними – Ларошфуко. «В сравнении со мной тоже, – поправил себя Шор, – и я не юноша, пятьдесят четыре – все-таки возраст, куда ни крути».

– Я понимаю, – сказал наконец Шор, – наверно, ты прав, я и первым-то браком не успел сочетаться, сплю со шлюхами, это дешевле, чем благоверная, никаких претензий, семь раз в месяц по пятьдесят франков. Коплю на гостиницу в Санкт-Морице…

Комиссар рассмеялся.

– Разве вам, евреям, надо копить? Обратись в свою общину, сразу соберут деньги, это нам, католикам, трудно жить… Ну, хорошо, вернемся к делу… Кому могло быть выгодно убийство, если это, как ты считаешь, действительно убийство?

– Черт его знает… Сегодня иду на биржу, надо посмотреть, как там. Что же касается меня, я патриот Швейцарской Конфедерации, в Бога не верю, в синагоге не молюсь, акции не покупаю. Еще не научился продавать совесть… А на бирже началась игра… Через пятнадцать минут после того, как я вошел в номер покойника, его акции полетели вниз, кто-то греет на нем руки…

– Вечером или в крайнем случае завтра утром я бы попросил тебя рассказать мне, как прошел день.

Шор поднялся.

– О’кей… Я свободен?

– От меня да, – улыбнулся комиссар, – но не от обстоятельств…

Джон Хоф был, как обычно, весел и резок в жестах (постоянно бил посуду в ресторанах, платил за убыток щедро, поэтому его приходу радовались и хозяева, и официанты; впрочем, он выбирал для деловых встреч маленькие ресторанчики, где официантов не было, – хозяин готовил, хозяйка, дочь, сын или невестка обслуживали гостей, очень удобно, полная конспирация, времена крутые, клиентом дорожат).

– Месье Матэн, нас угощают сегодня оленем, ночью привезли с гор, стараются охотники Венгрии, у них на границе с Австрией замечательно отлаженные охотничьи хозяйства… Выпьете кампари? Или, как мы, грубые янки, виски жахнете?

– Немного виски со льдом, благодарю вас.

– Забегая вперед, хочу вас обрадовать: Жиго договорился с кубинцами и напрямую покупает у них самые роскошные сигары, так что я обещаю вам двадцать минут блаженства после кофе.