Наверное, снаружи подул ветер: доносящийся из окна цветочный аромат словно набрал силу. Хина вдыхает этот запах: ее ноздри раскрываются шире, животик наполняется, и я чувствую ее дыхание своей ладонью, которая лежит у нее на пупке.

– Как думаешь, что это за цветок? – спрашивает Хина.

– Хотела бы я знать. Все время думаю об этом. – Я потянула цепочку, которая держит затычку в ванне. Вода – уже заметно мутная – устремляется в отверстие.

– Если тебе интересно – выгляни да посмотри. Ты же можешь?

– Ты что, не понимаешь? Гораздо интереснее угадывать. Эх, Сигэми. Ты вообще знаешь, что такое дух приключений?

Хина демонстративно надувает щеки, притворяясь обиженной. Вода с бульканьем утекает прочь.

– Мне кажется, это камелия, – предположила я.

– Может быть. Ну уж точно не тюльпан.

– Ха, цветы явно не твой конек, – с напускной важностью замечаю я.

– Сигэми, это звучит как-то… высокомерно. – Хина безошибочно уместно применила новое слово из своего запаса. Все-то она схватывает на лету.

Головкой душа я стряхиваю с ее жемчужно-белой кожи капли воды. Не перестаю восхищаться, как сияет ее тело – хоть и вижу ее каждый день. Снова вставляю затычку и поворачиваю кран – из душа опять бежит вода.

– Вот так, – говорит Хина, гордо оглядывая свое обновленное, чистое тело. – А теперь – не желает ли благородная леди, чтобы ей помассировали ножки?

Мы сидим друг напротив друга в малюсенькой ванне. Лицо Хины совсем рядом с моим. Я не свожу глаз с ее кожи – такой белой, что кажется прозрачной – и снова бабочки в животе. Как же она прекрасна.

– Они у тебя так напряжены! Тяжело тебе стоять целый день, бедная, – причитает Хина, разминая мои стопы. Ловкие движения ее пальцев напоминают мне, как я устала за день на ногах – а ведь я этого даже не замечала. – Вкусно пахнет, – говорит Хина.

– Ага, это лавандовое молочко для ванны.

– Ла-ван-да. – Хина морщится, пока в ее словарик заносится новое слово. Уверена, к завтрашнему дню она освоит его в совершенстве.

До знакомства с Хиной я никогда не интересовалась молочком для ванн, да и засиживаться в ванне привычки не имела. Я всю неделю до самых выходных копила в себе усталость. И только теперь благодаря Хине наша маленькая ванная стала моим любимым местом в доме, хотя раньше эти однотонные кремовые стены навевали на меня тоску.

Вечером приходит моя подружка. Льет ли дождь, дует ли ураганный ветер – Хина каждый вечер появляется у меня на пороге, сияя улыбкой. Усталость, проблемы на работе, – все уходит прочь, когда приходит Хина – мое солнце, моя радуга, мой лучик. Она – единственный источник света в этом мире. А еще – источник всего прекрасного и удивительного. Мы вместе принимаем ванну, вместе ужинаем, вместе засыпаем. А когда утром я проснусь – Хины рядом не будет.

Я встану с постели и положу ладонь на холодную простынь – туда, где еще недавно с ангельской улыбкой спала Хиночка. Разглажу простынь рукой, схвачу завтрак и пойду на работу.

Хиночка беспокоится за меня, даже когда она далеко – так что с началом нашей дружбы мой образ жизни стал более здоровым. Теперь я не питаюсь готовой лапшой из супермаркета и не ем на бегу скрученные машиной онигири[11], а беру с собой бэнто-бокс с домашней едой. Потерявший форму омлет, наспех поджаренный нарезанный палочками лосось, бесвкусные брокколи на пару – она отнюдь не мастер домашней кулинарии, но принося все это с собой на работу, я приношу из дома частичку нашей с Хиной дружбы, которая согревает меня днем, в ее отсутствие.

– А Ёси про меня уже знает? – спрашивает Хина, погружаясь пальчиком в подушечку моей правой стопы.