Почему не одолели? Нас же больше было, и ребятишки подобрались неслабые. Может, военные особую тактику и стратегию применили? Не знаю. Не заметил. Скорее всего, они были дружнее нас. И отступать им было некуда. А мы разбежались по домам и даже не заметили, что Юрка Санин лежащим на земле остался. Бросили раненого добровольца на поле боя. Но курсанты проявили благородство. Привели к себе, дали умыться, чтобы не шарашиться по родному поселку с окровавленной мордой и даже водки налили. Юрка потом рассказывал, что ночью с их вожаком ходили к Аркахе Киселеву за самогонкой.

На другой день после побоища Евдон снова пытался кодлу сколотить, но обязательно подготовиться к новому бою и действовать продуманнее, чтобы наверняка.

Ни готовиться, ни действовать желающих не нашлось.

А военные продолжали гулять с нашими девушками.

И самое интересное, что Нинка Студенцова сразу после школы вышла замуж за одного из них. Носатая, нескладная. На нее из местных никто внимания не обращал, однако смогла окрутить – может быть, и будущего если не генерала, то подполковника – наверняка.

Когда Юрка вернулся из Праги, меня в поселке не было. Летом в отпуск приехал, и чуть ли не первой новостью донесли, где он службу заканчивал. Первый вечер я со своими стариками просидел. Утром с батей за грибками прогулялся. Потом к Юрке решил сходить. Не сказать, что закадычными были, но интересно же расспросить. Только дома его не застал. Встретились возле бани, случайно. Смотрю, пристроился за углом пивного ларька, отливает, в свободной руке недопитая кружка. Мимо бабы идут, а ему хоть бы что, уже не стесняется. Меня увидел, обрадовался, обниматься полез. Какое уж тут пиво? Пришлось бутылку брать.

А разговор, естественно, о Праге. О чем же еще, когда брюхо от солдатского ремня отвыкнуть не успело? Мне слово вставить некуда. Но я и не в претензии. Не тот случай и не та ситуация. Да и самому интересно, как там у них, какой расклад, какие козыри.

– Опозорились, – говорит, – на всю Европу. Немцы – молодцы, а мы только языком молоть горазды. Представляешь, входим в город, улица перегорожена, баррикада хиленькая – танк протаранит без разбега, даже не вспотеет, а толпа приличная, человек сто, если не больше. Наш полковник выходит вперед и просит их разойтись. Не приказывает, а просит. Серьезный мужик, войну прошел, боевые ордена имеет. Стоит унижается. Он говорит, они кричат. Оккупанты, мол. Русские свиньи, убирайтесь в свою Москву. Матерки наши на этот случай выучили. Стоим слушаем. Копим впечатления, дозреваем. А следом за нами немецкая рота двигалась. Лейтенантик их подходит к нашему полковнику, говорит ему что-то на ухо. Тот вроде как не соглашается, но немцу его согласие до лампочки, если не дальше. Поднимает «матюгальник» и, не надрывая голоса, говорит: «Вэк», это значит – с дороги. Чехи в ответ огрызаются. Расходиться не торопятся. Он второй раз повторяет свой «вэк», потом, не обращая внимания на гвалт, поворачивается к немецкой роте и командует: «Фоер!» – Это значит – огонь. Уже без «матюгальника», нормальным мужицким голосом, не тратя нервов – кому надо, тот услышит. И немецкие пацаны, не раздумывая, садят пару очередей из крупнокалиберных пулеметов. Никого не зацепили, стреляли поверх голов, но толпа врассыпную. Улица махом опустела. Попрятались в подворотнях, никого не видно, ничего не слышно. Лейтенант откидывает руку, словно в гости приглашает: «Биттэ, гер оберст». Это значит – пожалуйста, товарищ полковник. А сам стоит как памятник, рослый такой, рукава засучены по локоть, на губах улыбочка. Мальчишка, наш ровесник. Седому полковнику! Командир наш выматерился и приказал нам разбирать баррикаду. Разобрать нетрудно. Так ведь обидно же. Получается, что русский солдат ни на что серьезное не годен. Вроде как дворники при них. Позорище!