– Подойди, дружок! – подозвал он ворона. Слабо верил, что тот подойдёт, но к удивлению Марка он пошёл ему навстречу! Его мрачный страшный вид становился смешным, когда он ходил, переваливаясь с лапы на лапу! Марк тогда хлопнул себе по ноге, показывая тем самым место. Тот распахнул крылья!

– Боже! Какие они большие! – удивился Марк. Ворон взлетел и встал на подлокотник кресла, обнажив свои мощные когти. «О чём я думал! Если бы эти когти в мою ногу вцепились так, как в этот деревянный подлокотник, то наверно пчелиные укусы показались бы мне всего лишь легким зудом!» – подумал Марк. В знак благодарности он встал и принёс Симону остаток бутерброда. Верхняя часть клюва у него была целой, а нижняя – наполовину разбитой. Сев обратно в кресло, Марк начал кормить его, скручивая шарик между указательным и большим пальцами.

– Я обещаю тебе, клюв сделаем. В понедельник я на работе придумаю что-нибудь, это не беда! – приговарил он. – А вот как бы тебя назвать, а? И только закончил фразу, на улице кого-то позвали: «Симон! Симон!»

– Вот! Точно! Симон. Ты как не против? думаю что нет, – сказал Марк. – Слушай, Симон, что со мной сегодня было…. И он рассказал ему всё, ведь в отличии от человека, ворону можно рассказать и не думать о том, что обернутся тебе твои же слова когда-нибудь.

– Так вот, я охотно стал убираться в доме, налил компот в стакан, а не выпил с банки, как обычно после душа… Что-то происходит, дружище, – говорил он, – молния шарахнула, да ты в окошко прилетел как к родному… Из граммофона лилась музыка, благоприятствующая размышлениям.

– На вот, возьми последний кусочек бутерброда и ступай. И я тоже пойду отдохну. Симон не шевельнулся, а Марк, сняв иглу с пластинки, встал и пошёл к себе в комнату, лёг и мысленно закрыл все проблемы, идеи и прочее большим плотным занавесом, таким как в театре бывает, оставляя всё позади. И несколько минут спустя, удерживая мысленно эти тяжёлые шторы, он погрузился в сон. Вместе с воскресным утром прорывались и лучи, и звуки с улицы. Кричали продавцы, покупатели, на некоторых лошадиных упряжках гремели бубенцы. Эти звуки для него стали родными и поэтому не мешали, а только убаюкивали его снова, подобно тому как, если живешь в домике возле ручья и каждое утро слушаешь как пробивает тишину пенье птиц, ставших тебе родными, журчание воды и их ни с чем не спутаешь. Единственное что заставляло встать с постели – упрямые лучи яркого солнца, бьющие в окно его комнаты. Они, поднимаясь по стене, прогоняли тень и к обеду светили прямо в глаза спящему Марку. Он встал, поискал глазами Симона, убедился, что это не сон, а вчерашняя правда и как всегда пошёл в ванну, умылся, но в этот раз почистил зубы. Ещё не вытащив щетку изо рта, промямлил:

– Симон, ты не знаешь что со мной, какая пчела меня укусила? Мне не надо ни на свидание, ни на важную встречу, а почистить зубы так захотелось! И он продолжил чистить зубы, сплёвывая пену точно под струю воды, чтобы не испачкать со вчерашнего вечера отмытую раковину. Потом он вытащил щетку изо рта и внятно проговорил: «Не молчи Симон, хоть каркни. В последние дни всё так странно, так что, если я пойму тебя, то это уже меня не удивит.» И с какой-то долей наивной надежды он прислушался к звукам в пустом доме.

Завтракал он возле окошка, в некотором роде, как мы с вами теперь в нашем времени перед телевизором. Для него утренняя программа практически ничем не отличается от предыдущей. Но в этот раз он не смотрел за окно, его взор остановился на подоконнике, где была кружка с карандашами. Взял из карандашей самый заточенный и острым грифелем как игла, по пустой пачке сигарет, начал писать план дня. Хотя его одолевало желание пойти на то место, где ударила молния, он все же, одной рукой приподнимая чашку с чаем, вопреки самому себе, писал по пунктам. Допив чай, увидел то, что Симон не тронул свою еду, подумал: «Не заболел ли…»