С трудом понимаю, что новый год, с трудом понимаю, что последний день последнего месяца лунного календаря.

– Первый день весны, – говорит Тху Тхи Ту Мот.

Я не понимаю, какая может быть весна в феврале, это откуда-то из детства, когда зима осточертела дальше некуда, и ноешь, ну пусть весна, ну пожа-алуйста, пусть весна, и все только смеются, ну что ты, ну какая весна в феврале…

А вот.

Весна в феврале.

Кокос.

Манго.

Папайя.

Виноград.

Тху Тхи Ту Мот говорит, надо еще что-то пятое.

Несу апельсин, Тху Тхи Ту Мот бледнеет, меняется в лице, говорит, это не к добру. Мне самому не по себе, что принес что-то не к добру, я же не хотел.

Тху Тхи Ту Мот сетует, что празднует вдали от дома, это тоже не к добру, надо чтобы с семьей.

Укол ревности, сердце кровоточит.

С семьей…

Тху Тхи Ту Мот перечисляет, мама – ме, папа – ча, бабушка – ба, дедушка – онг…

Перевожу дух.

Пытаюсь выучить – пусть десять тысяч дел идут по твоему желанию – путаюсь в ван, сун, ун…

«Дримнайт».

Мечта ночи.

По вечерам зажигают фонарики над кафе под открытым небом.

Луна слишком высоко, я не успел поймать тот момент, когда была дорожка от луны, теперь не знаю, была дорожка или нет.

Статуи на палубе – месяц в башне, сова в башне, сова на месяце, кот держит месяц…

Я уже знаю.

Нгуэт – луна.

Квен – птица.

Про кота не знаю, говорю Ли – лев, – Тху Тхи Ту Мот смеется.

Перебираю бесконечные аккаунты, бесконечные лица, лица, лица, чуть не пролистываю, прежде чем спохватиться, да вот же оно.

Башня с месяцем, выглядывающим из окна.

Одинокая поэма осенней звезды игриво обнимает башню.

Открываю аккаунт, не сразу понимаю, что вижу.

Светлая память.

Мы надеемся, что близкие Тху Тхи…

Чер-р-р-рт…

Смотрю на последнее фото, какого черта оно десятилетней давности, это же было месяц назад, в феврале…

– Какой сейчас год?

Это надо было спросить, а я не спросил, потому что не знал.

– Одиннадцатый.

Это надо было ответить, она не ответила, потому что я не спросил.

– А… почему так?

Это тоже нужно было спросить, я не спросил.

– Ду ю спик инглиш? – спрашивает она.

– Бед… вери бед, – говорю без акцента, надеюсь, что меня поймут.

– Вер ар у фром? – спрашивает она, я все еще называю её «она», я не знаю, что она – осеннее одиночество звездной поэмы.

– Рашн.

– О… – дальше следует длинная тирада, из которой понимаю одно-единственное, что ой-ой-ой, русский она не знает совсем-совсем-совсем.

Ночная мечта.

Мечта ночи.

«Дримнайт».

От волнения снова набираю по-русски, долго ищу, как поменять раскладку, чер-р-рт…

«Dreamnight».

Поисковик сыплет на меня игровые серверы, часы, каких-то драконоборцев, инстаграм заваливает ночным небом.

Не то…

Добавляю —

Лайнер.

Поисковик щедро осыпает меня круизами, круизами, круизами, ищу один-единственный, почему я его не вижу, юго-восточная Азия, «Дримнайт»…

Крушение «Дримнайта»…

ПРАВИТЬ СТАТЬЮ

И хочется дописать, что врете вы все, не было двадцатого февраля никакого крушения, то есть, что я говорю, это в этом году не было, а не десять лет назад…

Лайнер гудит, странно, я обычно не могу спать, когда что-то гудит, а тут сплю, как убитый.

Я хочу видеть звезды, я хочу видеть Млечный Путь от края до края, вместо этого небо заволакивает тучами, а когда тучи рассеиваются, я сплю, как убитый, я не вижу Млечный Путь.

– А представляешь, я твой аккаунт нашел, а там написано, что ты умерла.

Я так не скажу, потому что некому сказать.

Она ничего не скажет, потому что я этого не скажу.

– А ты знаешь, что лайнер утонет?

Этого я тоже не скажу, потому что некому сказать.

Тонуть.

Чим.

Слово какое-то неуместное, оно бы подошло какой-нибудь лесной птице, но уж никак не громадине океанического лайнера.