– Ой-ей! – вскричал Сабитджан. – Скорей в аул, надо сообщить всем!

Мальчишки, словно очнувшись, прыснули в разные стороны, как воробышки. Каждый бежал к своему дому, от страха горло перехватывало, и вместо крика кто-то тонко визжал, а кто скулил еле слышно. Сибирцы уже влетели в аул, растеклись тёмной лавиной по селению, начали вытаскивать из домов мужчин. Сабли взлетали ввысь и опускались на головы несчастных жителей с ужасающим свистом. Аул наполнился криками и воплями женщин, метавшимися людьми, испуганным визгом детей. Сразу с четырёх сторон зашлись огнём дома, заревел скот, запертый в стойлах. Несколько отчаянных мужчин во главе со старейшиной успели вооружиться и кинулись на обидчиков, но были смяты конницей оглана Сагайдака. Расправившись с ними, воины хана бросились грабить занимавшиеся огнём дома, выводить скот. Попутно хватали молодых женщин и девушек.

– Повеселитесь сами, – кричал тысячник Сагайдак, – а после тащите их в обоз! Привезём оставшимся в стане друзьям хорошее развлечение!

Сам Сагайдак разглядел во дворе старейшины прятавшуюся за стогом сена молодку, он с ухмылкой направил коня к ней. Испуганное лицо обречённой, её страх лишь раззадорили тысячника:

– А ты, красавица, не желаешь развлечь моих воинов?

Сабитджан, спрятавшийся в сарае, заледенел от ужаса, когда услышал отчаянные крики матери. Он видел, как воин в богатой кольчуге, не спускаясь с коня, ухватил женщину за косы и потащил её за собой. От его глумливого смеха и захлёбывающихся воплей матери у Сабитджана всё перевернулось в груди. Словно невидимая сила бросила мальчика к стене сарая, где висел старый лук и колчан со стрелами. Отец часто учил своего неповоротливого сына стрельбе из лука, но Сабитджан ни разу не попал в цель. Теперь же его пальцы проворно сорвали лук со стены, вставили стрелу в тетиву. Он удивился, что руки не дрожали, действовали так сноровисто, словно были и не его руками.

Сабитджан выглянул из сарая. Отчаянное сопротивление женщины надоело кочевнику, он отпустил её косы и нашарил ладонью рукоять сабли. Военачальник замахнулся, и внезапно опрокинулся навзничь. Стрела вонзилась в незащищённое горло, фонтаном хлынула кровь, и лучший ханский тысячник Сагайдак, сражённый мальчишкой, свалился к копытам своего скакуна. Из-за пазухи выпал кожаный мешочек и покатился красный рубин, смешиваясь с кровью недавнего своего хозяина. Бесценный камень утонул в рыхлом, истоптанном всадниками снегу, затерялся в земле, возвращаясь в недра, некогда родившие его.

В конце зимы казанский хан Мамук помиловал улу-карачи Кель-Ахмеда и мансурского эмира Агиша. Оба престарелых вельможи провели в зиндане немало дней. Они не узнали Казань, когда вышли из неволи. Город был взбудоражен. Жители столицы собирались небольшими группами на базарах, площадях, около мечетей, громко выражали недовольство правлением хана. Люди, ещё вчера выступавшие против Мухаммад-Эмина, сегодня молили Всевышнего о его возвращении. Правление Мамука переполнилось беззаконием, беспричинными казнями, грабежами и поджогами казанских аулов. Девушек увозили из их домов на поругание воинам Мамука, у торговцев отнимали товары, у земледельцев – скот и запасы зерна. На иноземных купцов наложили крупные поборы, доселе невиданные в этом ханстве. Казанские вельможи со страхом взирали на непредсказуемого повелителя, по прихоти которого каждый из них мог лишиться имущества, земель, свободы, а то и жизни. Сам хан проводил время в пирах и развлечениях, но его соратников уже не удовлетворяли мелкие грабежи, им хотелось большой, настоящей добычи. Они ждали от своего предводителя приглашения в набеги, к которым привыкли за свою воинскую жизнь, состоявшую из бесконечных битв.