Глазу открылся пёстрый пейзаж сельскохозяйственной продукции.

– Карто-о-шка, отборная, домашняя, очень вкусная, разваристая, карто-о-шка, – монотонным лирическим баритоном, журчал, как поп на отпевании, кургузенький мужичок в фуражке, как у легендарного бабелевского Бени Крика.

– Перец, чили, острый, как сатира, злой, как тёща! Не проходите мимо! – взывал паренёк, выглядывая из-за пирамид с красным и зелёным перцем.

Овощной павильон соседствовал с молочным, в котором в эмалированных тазах и кастрюлях покоились белые, как снег творога, сыры, парадный строй жёлтых со страусиное яйцо кусков коровьего масла на подносах.

– Сыр, молоко, сливки, творог, масло! – скандировала пышная розовощёкая хохлушка.

– Молоко свежее? – миловидная интеллигентная старушка ткнула пальцем в трёхлитровую четверть с молоком. – Не отравите?

– Я вас умоляю. Какой мне смысл вас травить, потому шо ж вы больше не придёте?

У пивного киоска, разложив на деревянном ящике варёных раков, крестьянин, на лице которого сияла счастливая улыбка простого добродушного человека, настойчиво провозглашал:

– Раки… варёные раки. Налетай, подешевело – было рубыль, стало два. Рубыль кучка – два рубля штучка. Коммунистам скидка!

– А почему скидка коммунистам? – выразил несогласие с доктриной ракоторговца Жульдя-Бандя.

– А потому что красные, – привёл контраргумент торгаш.

– А если бы раки были голубыми, то скидка была бы представителям сексуальных меньшинств?

– Коммунистам! – отстаивал первоначальную позицию пролетарий. – После их как сваришь – всё равно покраснеют.

– Зато коммунистов, сколько ни вари – краснеть не станут! – выдвинул гипотезу молодой человек.

– А ты варил?! – крестьянин обозначил на лице вопрос, отчего брови, неестественно скруглившись, взъёжились, а на лбу организовались ломаные линии морщин.

– Варил! – явно соврал оппонент.

– Брешешь!..

– Трофим, дай червонец, – вмешался в диалог поколений вывалившийся из пивнушки гражданин переходного, с претензией на почтенный, возраста и жалобно протянул руку, готовую принять подаяние.

Ракоторговец, аккуратно поправляя каждый палец, сложил фигу и поднёс рукотворное сооружение к носу просящего. Эту фигуру пролетарии частенько используют в качестве лаконичной и убедительной замены отрицательно настроенной оппонентки частицы «на».

– Дай будет при коммунизме.

– Ну, займи! – мгновенно нашёл выход из положения тот и, не сдержавшись, хихикнул, пытаясь вспомнить, когда произошло грандиозное событие, связанное с отдачей долга.

Жульдя-Бандя не смог отказать себе в удовольствии внести свою лепту в столь щекотливый вопрос.

– У него, видимо, огромный опыт по возвращению кредитов.

– Не то слово, – согласился ракоторговец, в совершенстве владеющий биографией просителя, и отобразил на лице улыбку, обильно орошённую язвой.

– Ну, займи хоть пятёрку! – страждущий готов был расстаться со слезой.

– На, только отстань! – добрый дядя протянул жаждущему пятирублёвку, отдавая себе отчёт в том, что тот будет клянчить до вечера.

На лице счастливого обладателя денежной единицы воссияла улыбка и неподдельная радость, отчего, на радостях, тот позволил себе шутить:

– Пятёрку будешь должен!

– Когда отдашь?! – вовсе на это не рассчитывая, на всякий случай, поинтересовался крестьянин.

– В понедельник! – искренне пообещал заёмщик и, удаляясь, с надеждой в голосе, прокричал. – Может, тебя за выходные трамвай задавит!

– Вот гадюка! – беззлобно пожурил кредитор, объяснив причину своей щедрости. – Свояк, будь он неладен!

– Когда даёшь взаймы, подумай, – возможно, лучше подарить и забыть, чем одолжить и всю жизнь помнить.