Аллах стукнет посохом по нашему линолеуму поверх заплеванного пролетариатом паркета. И обратится к матушке Алтынкуль на древнеарабском:
– Все, мне надоело! Москва надоела, тень Чингисхана надоела, вся эта ваша высокомерная азиатчина, ваша неопрятность в дому и мыслях! И кончайте, ничтожная раба Алтынкуль, дребендеть, будто мести дворы суждено лишь иноверцам!
Глава 12.
На моих девушек тетушка Алтынкуль реагирует болезненно. Крайне болезненно. Почему? Кто знает. Возможно – но маловероятно! – она забыла себя чернешенькой девушкой из далекого аула. Или аила? Выщипывала волосы на ногах, подводила брови сурьмой. Гадала на жениха с подружками. Не выходила за ворота без чадры.
А может, ее злит, что мои девушки часто звонят. И навещают меня с подарками – кто с говядиной на мозговой косточке, кто с картошкой и свеклой для винегрета, кто с майонезом, кто с курой или колбасой.
Всего-то за предвыборную речь на вокзале – уволили из редакции, и я третий месяц без работы. Третий месяц чай с хлебом на завтрак.
На обед – консерв «Борщ украинский» за два пятьдесят. Вывалил его в кипяток, через пять минут можно приступать. Даже без сметаны – ништяк! Можно с кефиром. И уж с батоном «Столичным», натерев его чесноком, – изыск.
Мне нравится хлебать этот борщ, даже помимо рюмки, приставив табурет к подоконнику. Правда, от пара иногда запотевает окно. А зимой, когда темнеет рано, становится видно в окне твое отражение с ложкой наперевес.
Неподражаемый образ.
Если подступает икота, можно спросить в паузе самого себя: что там за обросший чувак, на лбу кудри, на затылке грива, хоть заплетай в косичку, на носу под очками глаза блудливого сатира? Неужели это ты, Мольер? Охренеть! Надо же, какой величественный! А шнобель – такие надо еще поискать.
Понятно, почему на меня увлеченно смотрят кадровики.
Даже не сразу паспорт просят.
– Так что вы умеете делать, Игорь Соломонович?
– Я умею жить. Шутка.
– Я тоже. Шутка. Нам нужны испытатели бумажных мешков. Оплата сдельная.
В тот же день выдали робу, наполнили мешок мукой, включили хронометр, и я понес. Тяжелый, сука!
Пять секунд, полет нормальный. Десять секунд – мешок лопается, мука высыпается на голову. Весь в муке, будто в киношном снегу, как беглый муж Снежной королевы.
Начальник же, увидев меня жопой на полу, молвил, успокаивая:
– Ничего, бывает, товарищ Коган! – И с гордостью, свойственной рафинированным мудакам, прибавил: – Ведь мы испытатели, друг!
Фырс-мурс!
Под душем, смывая с себя тесто, я думал, что лучше служить жареным пончиком, невзирая на риск, что тебя съедят девушки. С точки зрения пончика, приятнее быть съеденным прелестной девушкой, чем вонючим бомжом, закусывающим водку.
Лучше бы я пошел в криптозоологи.
Вот занятие для дона и кавалера, салат-мармелад! И как престижно!
Криптозоолог свидетельствует о том, чего не видел никто и никогда. Его работа – научно доказать, что и снежный человек, и чупакабра, и лох-несское чудовище существуют.
Но в криптозоологи меня не зовут.
Арбатские бомжи – те самые, что закусывают водку пончиками и шпарят наизусть Баратынского, – приглашали на охоту за пустыми бутылками. Они называют себя батлхантерами, но это, наверное, у меня еще впереди.
И вот Мольер после рабочего дня пребывает в законной нирване, слушая восьмую Малера по транзистору, как раз уже вторую часть, перед самой модуляцией, когда из коридора доносятся голоса:
– Алтынкуль Салмасовна, вы уверены, он дома?
– С утра не выходил, товарищ Румянцев.
Стук в двери.
– Гражданин Коган, открывайте, это участковый!
Мольер вылезает из нирваны.
И вот они за столом.