– За что, ваше сиятельство? – пролепетал тот.

– Я просто хочу, чтобы вы поняли важность предстоящего вам разговора. И ты тоже! – крикнул он злобно Бергеру. – Из Петербурга не выезжать!

Когда Саша выходил из комнаты, раздался неожиданный грохот, всхлип и все стихло. Нервы Бергера не выдержали, он упал в обморок.

В предрассветной мгле Саша дошел до дома. Друбарев не спал.

– Милый Лукьян Петрович, простите меня. Простите, что навлек беду на ваш дом. Простите, что… – У Саши не было сил продолжать, ком стоял в горле.

– Да будет тебе, – как-то буднично сказал Друбарев, поправляя ночной колпак и надевая халат. – Ты лучше скажи, как драгун от дома отвадить?

– Возьмите перо… бумагу…

Старик покорно исполнил Сашино приказание.

– …и пишите самым красивым почерком. «Ваша милость! – продиктовал Саша. – Я имею сделать вам чрезвычайно важное сообщение касательно событий, приключившихся с некими документами в июле сего года». Подписи не надо.

Рука Друбарева дрожала, и немало испортил он бумаги, прежде чем написал подобающим образом короткую записку.

– Письмо это, – продолжал Саша, – хоть подкупом, хоть обманом должно лечь на стол Бестужева сегодня… завтра… ну, одним словом, как можно быстрее. Иначе я погиб!

– Через час… нет, через два, а то уж больно рано, я буду у Замятина.

Саша провалился в сон. Спать… и не чувствовать ни страха, ни злобы, ни тоски, ни угрызений совести, и не дергайте меня за плечо, дайте наконец отдохнуть!

Саша открыл глаза. Рядом на стуле сидел Лядащев.

– Поздно же ты встаешь!

Саша сел, подтянул одеяло до подбородка.

– Я ночью у Лестока на допросе был, – сказал он, ожидая расспросов, но Лядащев ни о чем не спросил, посмотрел на Сашу задумчиво и коротко бросил:

– Бумаги давай.

– Какие бумаги? – опешил Саша.

– Не валяй дурака, Белов. Бестужевский архив у тебя, я знаю.

– Какой еще архив? С чего вы взяли? – прошептал Саша, пытаясь унять дрожь.

– Не будем играть в прятки.

Коротко и четко Лядащев пересказал разговор с Алешей у решетки усадьбы Черкасских.

– Одно письмо ты уже передал по назначению. А где другие?

Саша молчал, кусая губы.

– Спрятаны, – сказал он наконец.

– Где?

– В саду. Зарыты. Не здесь же мне их хранить! Вдруг обыск.

– Лесток не знает, где эти бумаги?

– Ни боже мой…

– Одевайся, пойдем…

– Куда?

– В сад. Письма отрывать.

Саша перевел дух.

– Отвернитесь, Василий Федорович. Я встану, рожу хоть ополосну. Про сад, это я так… сболтнул со страху… Кто ж бумагу в землю зарывает? Этих бумаг, Василий Федорович, нет в Петербурге. Да не смотрите на меня так! Мы их достанем. Я намедни в деревню к другу ездил… В Холм-Агеево… можете проверить… Так бумаги там. Спрятал их от греха. – Саша говорил быстро, словно невпопад, а сам натягивал чулки, кюлоты, волосы приглаживал гребенкой. – Только зачем вам эти бумаги-то? Им в Тайной канцелярии не место. Сами говорили, одно дело кончается, другое начинается. Так? Бестужева хотите под розыск подвести?

– Не распускай язык!

– А кому вы вообще служите, Василий Федорович? Я понимаю – государству Российскому… Но государство из разных людей состоит…

– А сам под розыск не хочешь, Белов? Вот там, на дыбе, все и выяснишь. Кому я служу… кому ты служишь…

Саша сгорбился под мрачным взглядом Лядащева.

– Простите, Василий Федорович… ну, сболтнул лишнее. Я ведь по гроб жизни должен быть вам благодарен. Принесу я вам бумаги. Завтра. Утречком съезжу за ними, а вечером принесу. А сегодня вы исполните одну мою просьбу.

– Просьбу? Ах ты, щенок…

– Погодите вы, не горячитесь. Видите ли, я обещал представить вас одной даме.

– Какой еще даме? – заинтересовался вдруг Лядащев.