– Что это такое? – говорили ему. – Капитализм? Империализм?

– Нет, – отвечал он, – это рысисто-конные испытания.

Я не был на бегах уже тысячу лет. Последний раз, когда был (пригласили ещё оставшиеся старики-наездники), сел, и кто-то из молодых подошёл, спрашивает:

– На что будете ставить? Давайте мы вам поможем.

– Милый, – говорю, – сколько тебе лет?

– Тридцать два.

– За 20 лет до того, как тебя заделывали, я уже здесь проиграл всё, чем должен был кормить ребёнка.

М.Ш.: Пару раз отец брал меня в детстве с собой на ипподром. А потом я стал ходить туда самостоятельно. Случайно забравшись однажды в парке на лошадь, я от счастья чуть с ума не сошёл. Ныл, ныл, ныл, пока меня не пристроили в конноспортивную секцию «Труд». В результате девять лет я занимался конкуром. Поскольку из-за двоек в школе тренер мог не допустить до занятий, я мучительно вёл второй дневник, фальсифицируя оценки и подписи учителей. Обнаружили бы этот дневник родители, были бы потрясены тем, что их сын, оказывается, отличник. В общем, в то время как папа на одном конце ипподрома, купив билетик, наблюдал за скачками, я на другом занимался конным спортом. Бега, в которых многие видели элемент свободной жизни, азарт и предвкушение удачи, меня не интересовали. Я знал ипподром с изнанки: как придерживают лошадей и подкупают жокеев.

А.Ш.: О жокеях. Когда-то давно с Театром сатиры мы приехали на гастроли в Саратов. Нас, молодых артистов, поселили на частные квартиры, и я оказался у одного старика. Выяснилось, что он беговик.

– В Саратове бега? – поразился я.

– Да, у нас ипподром.

И он меня поволок. На автобусе мы пилили-пилили и приехали на паханное поле. Там под шатром сидели два будёновца с матюгальником и вдалеке виднелась конюшня. Никаких программок не было. Обычно на ипподроме наездники в разных камзолах, чтобы можно было различить их и видеть, кто как едет. Будёновцы в матюгальник объявляют: «Второй заезд. Бегут Рыцарь под наездником Ивановым, камзол произвольный, и Леокадия под наездником Тихоновым, камзол произвольный». Выезжают две лошади, и на них два мужика в ватниках, на которых сзади пришпандорены номера. Это называлось «камзол произвольный».

Н.Б.: Но ипподром и бега были много позже. А после лошади в Чердыни следующим транспортным средством стал велосипед. В начале 1950-х мы с Шурой ездили на велосипедах по Москве. У меня был немецкий Diamant, подаренный мне родителями в 1953 году по окончании школы, а у Шуры – ЗиЧ с переключением скоростей.

А.Ш.: Да, трёхскоростной ЗиЧ производства Новосибирского авиационного завода имени Чкалова. После велосипеда родители купили мне мопед. Я жутко учился, тогда они сказали: «Отнимем». Начал учиться. Ни на мопеде, ни на велосипеде я уже давно не езжу. Несколько лет назад в Москве организовали акцию «На работу на велосипеде» и попросили руководителей всех организаций её поддержать и приехать на велосипедах. А чуть позже Сергей Собянин по телефону поздравлял меня с днём рождения. Мы мило беседовали, и я возьми да и скажи: «Я тут получил письмо о том, что должен на работу ехать на велосипеде. А вы знаете, что двенадцати руководителям московских театров – за восемьдесят? Лично я очень беспокоился за Галю Волчек. Всё думал, как она доехала». Возникла пауза. И Собянин совершенно гениально ответил: «Вообще-то, над возрастом руководителей театров надо серьёзно подумать».

М.Ш.: Я хорошо помню свой первый велосипед. Прадеду, академику Владимиру Семёнову, за выдающиеся заслуги в области архитектуры выделили квартиру, в которой было пять комнат, включая комнату для прислуги! Мы с моим двоюродным братом гоняли на велосипедах по всем её закоулкам. Потом были другие велосипеды, а когда велосипедное отрочество закончилось, на горизонте замаячила мопедная юность, о чём упоминается в одном из писем папы мне.