– Аля, ты не понимаешь! Я не могу!

Не могу – значит, не хочу. Не могу – значит, выбираю что-то более важное. Там, где «не могу», любви нет. Антек не любил ее настолько сильно, чтобы с ней жить. Поехать в город, сменить работу. Он не мог.

Каким мучительно сильным был стыд, охвативший ее. Она думала, что Антек любит ее! Вернулась домой поздно, дедушка отвлекся от газеты, снял очки с толстыми стеклами и дрожащей рукой положил их на стол.

– Поссорились? Милые бранятся – только тешатся.

Нет, они не поссорились. От стыда она не могла дышать. Антек притворялся, что любит, желает ее. Унижение долго не давало ей уснуть. Она должна искать любовь? Снова?

На следующий день утренним автобусом она уехала в город.

Антек позвонил ей тем же вечером. Говорил, повысив голос.

– Как ты могла! Признайся, ты хочешь быть несчастной. Подумай, что ты делаешь! – сказал он серьезно. Не боролся, не настаивал, не принуждал, а она хотела, чтобы он бросил ради нее все, доказал, что только любовь имеет смысл, больше ничего.

– Я? Это ты не способен ничего для меня сделать… – сказала она с сожалением.

– Любовь заключается не в этом. А ты сейчас требуешь от меня самопожертвования, как маленький нелюбимый ребенок. Ты не ребенок, ты женщина. Давай не будем ссориться, а подумаем, ведь это решение на всю жизнь. Ты хочешь, чтобы я немедленно изменил свои планы. Но нам обоим должно быть хорошо. Если, конечно, мы этого хотим.

– Я вижу, что ты не очень хочешь.

– А ты думаешь, существуют какие-то особые верительные грамоты на счастье? Гарантии? Кто их даст? Мы только к себе можем быть требовательными. – Он был раздражен. – Ты не слышишь того, что я говорю. Позвони, когда разберешься в себе. Но я тебе гарантию на счастье не выдам. Я готов рискнуть, а ты хочешь быть уверена. В этом разница между нами.

Аля не понимала, о чем идет речь. Она знала только, что весь этот страстный роман с товарищем по детским играм – мираж, из этого ничего не могло выйти. Антек не погнался за ней на машине, не удержал ее.

– Если бы он по-настоящему тебя любил, то приехал бы… – сказала ей подруга. – Но мужчины все такие.

– Аля… – Она подняла голову. – Можно тебя на минуту…

Она стояла с Антеком в коридоре, но не как любовница с любовником, а как внучка пациента с врачом.

– Алечка… – Его голос звучал тепло, таким голосом разговаривают с родственниками безнадежно больных. – Уже неделя, шансов немного.

Слезы полились по ее щекам и подбородку, она вытерла их внешней стороной ладони.

– Зачем ты мне это говоришь, я же знаю…

– Пойдем, может, что-нибудь перекусим… Ты сидишь, словно прикованная, в этой палате. Не сдавайся…

– Я не голодна…

– Ты измучена…

– А тебе какое до этого дело? – спросила она, повысив голос. – Правда, разве тебе есть до меня дело?

– Мне есть дело… до каждого человека…

– Вот именно! – разразилась она смехом и отступила к деду.

Ему есть дело до каждого человека.

Она плакала, сидя на кровати, плакала о дедушке, которого больше никогда не увидит за фисгармонией дома, не увидит, как он колдует белыми шариками. И еще она плакала о себе.

А она сама была готова оставить все?

Она? Но почему она? Разве не мужчина должен показать, что готов к серьезным отношениям? Убедить, понять, простить, бороться, быть настойчивым, не позволить ей уйти?

Кто должен пожертвовать всем, знать ответы на все вопросы? Разве это похоже на требование к отцу, а не к партнеру?

Как же трудно во всем разобраться! Антек к ней несправедлив. Она не думает об отце, потому что никогда не чувствовала его отсутствия, так же как не чувствовала отсутствия мамы, не тосковала по ним, не мечтала о том, чтобы их увидеть, нет, нет и нет.