Но вот на втором этаже вдруг исчезли почти все солдаты. Что же случилось в артиллерии? Читатель, нет никаких оснований для волнения, потому что не успели мы и глазом моргнуть, как зимний головной убор замкомвзвода Саркисяна стремительно полетел на пол вперегонки с духами. Шапка не успеет достигнуть горизонтальной поверхности, а её в упоре лёжа уже будут ждать курсанты – да так, надо отметить, долго, что только в русских сказках можно найти точное определение такому промежутку времени одним словом. Одним словом – «давным-давно». Молодёжь будет отжиматься до тех пор, пока из неё не выйдет весь суворовский чудо-пот, который, как известно, кровь бережёт. Старший сержант Саркисян по прозвищу Армян не уймётся, пока не выцедит из своих подчинённых всё до последней капли. Просто он хочет на практике доказать сержанту Кузельцову, что можно без всяких «ТЭЦов, ГЭСов и ШМЭСов» повысить температуру в казарме на четыре градуса, потому что артиллерийская батарея, по его словам, должна греть не хуже чугунной. Автор по секрету скажет, что в тот вечер, который мы выбрали для наблюдения, Армян не добьётся достаточной теплоотдачи от курсантских организмов. Ртутный столбик казарменного термометра не только не поползёт вверх, но и вообще опустится на два деления вниз из-за сильного уличного мороза, начавшего затяжной штурм батальона ещё в полдень.

Пока товарищ Цельсий на пару с товарищем Фаренгейтом поминаются солдатским лихом, переключимся на третий этаж. Пехотинцы, которых здесь что сельди в бочке, уверены, что первостатейное зловоние, которое источают их портянки, можно смело запирать в медицинские склянки и применять не только как нашатырь, но и в другом, более смелом качестве. Если понадобится, солдаты с третьего этажа даже готовы дать голову на отсечение, что их портяночный запах можно использовать не только для приведения людей в чувство, но и для воскрешения мертвецов. Автору остаётся только надеяться, что те доктора медицины, которые после прочтения этой рукописи непременно захотят претворить в жизнь пехотный метод оживления трупов, как-нибудь изловчатся взять с каждого усопшего слово, что после возвращения к жизни тот не будет вести себя как последний зомби. А то, что учёные мужи не забудут упомянуть «махру» с третьего этажа в своей нобелевской речи, мы даже не сомневаемся. Офицеры, прапорщики и сержанты пехоты не используют изощрённые способы приведения курсантов к общему знаменателю, как это делают в богатой на выдумку артиллерии. На третьем этаже просто методично и жестоко бьют молодое пополнение. Увидев среднестатистического пехотинца, сама примитивность, не задумываясь, написала бы рапорт об увольнении в запас в связи с приходом достойной смены.

Теперь обратим внимание на бытовку пехотинцев. Там как раз полным ходом идёт восстание. Первое и последнее за всю историю учебки. Мятеж обречён на поражение, несмотря на то, что вчера вся рота договорилась выступить единым фронтом против ненавистной сержантской диктатуры. В общем, поднялись только дагестанцы. Сожмём дипломную работу «О причинах провала Великой Декабрьской Дагестанской Революции» до курсовой. Нет, до реферата. Нет, пожалуй, донельзя. Две причины. Во-первых, малочисленность восставших. Во-вторых, ненависть русских всех призывов к дагестанцам. Итак, два замкомвзвода – Толканов и Баскимпиров – молча вертятся волчком и раздают удары направо и налево. Оба знают, что подкрепления не будет, так как другие сержанты заперты в каптёрке. Дагестанцы визжат от злобной радости. Рано. Толкан, кажется, решается на прорыв. Расставив руки наподобие самолётных крыльев, он, подобно отважному Гастелло, пикирует на бунтовщиков, опутывает себя противником, крякает, трещит в области подмышек, кренится на левый бок и валится на пол со всей рвущей его на куски братией. Баскимпир взлетает на кучу, организованную Толканом, и думает: «Друг, ты погиб с пользой для контрреволюции». Хотя нет, он ничего такого не думает. Ему некогда, а главное нечем думать.