Священник встал и попросил всех трапезничающих остаться на голосование. Он объяснял в двух словах, в чём дело, и просил принять чью-либо сторону. За чаем оставалось человек тридцать, и большинство вообще не могло вникнуть, о каком плакате идёт речь. Поэтому, когда началось голосование, против плаката вместе с моей поднялось всего семь рук.

– Кто за то, чтобы плакат снова повесить? – спросил, в свою очередь, настоятель и сам первым поднял руку.

Следуя примеру священника, вверх стали тянуться другие руки: одна, вторая, пятая, шестая… Ещё секунда – и случится непоправимое… Я не знал, как остановить готовящихся тоже поднять свои руки, сорвался и заявил:

– Стойте! Голосуйте не голосуйте, плакат я всё равно не отдам.

– Значит, ты лгун?! – заявил священник.

Я опешил. Выходило, что это так. Пришлось признаться:

– Лгун. Но плакат не отдам. Переименуйте церковь в другую какую, тогда и вешайте, что хотите. На русской плакат висеть не будет.

С этими словами и с осознанием того, что меня теперь с позором выгонят из общины, я сам вышел из трапезной. Следом последовал весь приход. Одна худенькая и самая активная бабушка заголосила:

– А ты напиши архиепископу. Владыке напиши. Пусть он решит.

– И напишу! – машинально ответил я и вышел за церковную ограду.

За мной побежали Александра и Лиза, о которых я в тот момент совершенно забыл. Они, краем уха слышали жаркую дискуссию, не понимали, в чём дело, но быстро заразились общим накалом страстей и весело подтрунивали надо мной. Александра повторяла:

– Да отдай ты им плакат. Куда ты его спрятал?

Через неделю по электронной почте мне пришёл ответ. Не от архиепископа, а от митрополита. «…Плакаты вешать на здание храма не благословляется…» С двояким чувством – с радостью и виной перед священником – я прибежал с распечаткой письма к настоятелю.

– Знаю уже. Был не прав, – кротко признался священник и скрылся в приходском доме.

Так я остался в приходе.

Потом у меня были разборки на грани потасовки с некоторыми мужиками за дерзкую выходку, но все они закончились миром.

Мы стояли на твоём перекрёстке.

– Да вы ещё и скандальный, – подвела неожиданный итог ты.

– Разве? И вообще мне будет жаль, если ты в тот храм перейдёшь.

– Просила только в двух словах сказать, но, видимо, у вас совсем уж накопилось. – И добавила: – Я совсем не собиралась никуда переходить, тем более всё это один храм Божий и везде Единый Бог, а всё остальное… Священники разные бывают, не нам их судить, но это ваша личная история, поэтому у каждого свои ассоциации. У меня просто свои загоны, и думала там попробовать исповедоваться и причаститься ещё один раз.

– Но если ты уж туда собралась, то передай, пожалуйста, одной девочке…

– Ну, я пока туда ещё не собралась и даже, если пойду, то ничего передавать не буду. Уж простите меня. Это ваши личные дела, и всегда лучше говорить прямо. Тем более не буду передавать это никакой девочке.

Я поспешил сменить тему и спросил:

– Как твою сестру зовут?

– А что? То есть почему спрашиваете? У неё в Койске очень хороший приход. – Ты то ли не хотела, то ли забыла назвать имя своей сестры.

– Многие приходы хорошие, мой любимый в Даштаде.

– Ой, в Даштад очень хочу поехать с сестрой. Она там была уже. Особенная атмосфера и редкой доброты люди.

– В Даштаде лучший из священников, с которыми лично был знаком. Жил у него шесть дней.

– Да!

– Что да?

– Добрый и хороший человек. Слышала о нём много хорошего.

Тут я решил преодолеть новую ступеньку в наших отношениях и признался:

– Галя, когда я был в Москве, я распечатал твою фотку из «дневников» и поставил в маленькой комнате, где жил.