Решенье принято, что дальше? Машина моя в Дегтярном переулке стоит. Во что я одет, ребята не знают. Прикрываю ржавчину волос капюшоном и подземным переходом просачиваюсь под самые «Грабли». Взглянул напоследок на второй этаж, где ребята меня ждут и никаких чувств, кроме злорадства, не испытал. Пусть бомонд идёт на ТВБ, три таких весёлых русских буквы. К приезду следующего куратора у меня заначена группа юных юристов. Я их подловил на сравнительном анализе европейского и нашего законодательств. Будут они в соцсетях греметь и сотрясать. Это дороже будет, чем яблом торговать на улицах. А эти пусть звонят мне на планшет, жалуются Дугласу. Я ведь вместе с симкой возвращал. Единственное, что меня печалит, это то, что двадцать штук зелени придётся отдать местному куратору. Ой, блин, ещё отчёт писать! И надо где-то, что-то описать. Пиво, на ветерке захотело выйти. В «Грабли» нельзя. Но рядом с машиной есть мусоросборник, возле которого всё время трётся дворник-таджик. Я ему деньги плачу, чтоб за машиной присматривал. Вот на мусор и … .

Захожу, уже очень нетерпеливо, в арку гостиницы «Интер Континентал», бывшая «Минск», а тут засада. Не нашли другого времени для вывоза мусора. Им надо всего минут пять, но у меня этого времени уже нет! Во дворы, направо? Там у офисов курильщиц полно всё время. А слева у нас заросли древнего боярышника. Туда!

Никогда не заходил, а тут какая-то изба, сложенная из чуть не метровой толщины брёвен. Заросла вся мхом. Крыша высокая и очень крутая, покрытая, как её? Точно дранкой. Да мне пополам.

Настроился на стык первого и второго бревна, упёрся левой рукой в торец третьего, и наконец-то испытал блаженство. К нему прибавился восторг и ликование. Я поднял лицо к небу, с целью восславить Господа и крикнуть в московское пустое небо «кхаллилуя». Именно так, с придыханием на первом слоге, как когда-то меня учили белые братья. Поднял к небу руки и растворился в океане радости.

Очнулся на чём-то твёрдом, но не холодном, от незнакомых голосов. Женский звонкий искрящийся голос, звавший в бесконечное путешествие за его владелицей, игриво произнёс: – Я тебе тушёной капустки приготовила.

– Со свининой или говядиной? – вопросил высокий скрипучий, в высшей точке переходящий в скрежет, мужской голос.

– Без любого мяса, – женский голос стал сварлив, – денег нет и мяса нет.

– Как так?! – прохрипел собеседник. – За последние пять лет я принёс тебе четырнадцать тонн золота. Где деньги, Гугуся?

– Не путай золото и деньги, – обличительно вскрикнула женщина, – зачем, о, зачем, я подарила тебе «Философию денег» Зиммеля? Специально на английском языке. Чтобы ты её прочёл, – в голосе женщины проявилась слезинка.

– Я английского современного языка в письменном виде не понимаю, – извиняющимся голосом проскрежетал мужчина, – я и денег бумажных не пойму. Вот, золотой, он и в Африке золотой, но почему я должен его поменять на бумажку, чтобы купить мяса, не пойму.

– Не надо золотой менять на бумажку! – встрепенулась женщина. – Неси его сюда, целее будет.

– А вот посмотри, – послышался стук, как будь–то, что-то поставили на стол, – у новенького в портфеле, какие-то деньги лежат. Может на мясо и хватит?

Надо сказать, что разговор между неизвестными вёлся на двух языках. То есть женщина строго говорила на современном русском языке, с московским говором, правильно редуцируя первые гласные. А мужчина изъяснялся на жутком английском суржике с дикой примесью шотландского и ирландского диалектов. Я его понимал лишь потому, что в школе занимался углублённым изучением английского языка со всеми диалектами. Потом увлёкся каталанским и языком басков, что и привело меня к удалённому обучению в университете Андорры, это параллельно с армией и факультетом социологии университета Ломоносова. Всё папа оплатил и в армию сдал меня он же. Свёл с кем надо и тихо умер в двухэтажном домике под Шереметьево, когда тащил из машины реплику скульптуры «Нос» Юсуфова, подаренную автором театру Гоголя в Москве и изгнанной, оттуда Серебряковым. Папа стаскивал в дом списанные из театров по политическим мотивам реликвии. Например, в библиотеке его дома стоит бронзовая скульптура «Писающего мальчика» из кабинета Станиславского, но тогда она была чёрной. Папа поскрёб черноту и выяснил, что это сажа. Реставраторы хорошенько отмыли памятник, и он стал бронзовым. Происхождение мальчика неизвестно. Но папа надеялся, что это именно та копия, что стырил из Брюсселя Наполеон. А теперь и у меня собираются украсть украденные деньги.