Но мы двигались все ж вперед.
И без трепета, без волненья
Расписали в газетах итог,
Чтоб потерянным поколением
Обозвать всех нас оптом в срок.
Я рисую свой век с натуры
Миг, рожденный бурлящим веком
Средь неоновых злых огней,
Повсеместно страдает бегом
Ускользающих в вечность дней.
Лики судеб живой гравюрой
В биоритмы врастают Земли.
Я рисую свой Век с натуры,
Он позирует за рубли.
Разговор по душам
Любопытная персона, вроде даже не ворона,
Отчего с таким презреньем на весь мир с верхов глядишь?
И скрипучим диким криком, комментатором великим,
Ты меня сопровождаешь то с ветвей, то с дачных крыш.
Я, конечно, не летаю, и моя бескрыла стая,
Хотя день бывает разный и порой огреет так,
Что летишь как в пируэте – в нашей жизни как в балете:
То растяжка мелковата, то в шпагат впадает шаг.
Предостаточно примеров для летательных маневров,
И у каждого, я знаю, был когда-нибудь полёт.
Нужно крыльям больше веры, взлёт осилит только первый,
Кто стремительно и гордо все преграды лбом пробьёт.
Ну а ты, шальная птичка, вероятно, истеричка,
Раздражает, видно, очень, что является людьми…
Да, средь нас, скажу я лично, не все выглядят прилично,
Слишком жизнь неоднозначна, потому что «се ля ви».
Птица вещая с неба пала
Птица вещая с неба пала,
Широко развернув крыла.
Серебристую дрожь краснотала
Вековая покрыла мгла.
Просыпалась заря-заряница,
Окровавленный мерила плащ,
Опрокинув на сонные лица
Горе-горькое неудач.
Что за вороги землю терзают?!
Распродажа ликует окрест…
Сквозь безумство вороньей стаи
Не пробиться тебе, благовест.
Над Россией не стало сини…
На равнинах и между гор
Столько нищих, убогих, сирых
Заливают обидой взор.
Ты не веришь уже предсказаниям,
Моя бедная, славная Русь.
Сквозь пожары пылающих зданий
Видеть будущее не берусь.
Мой век – чертополох!
Мой век – чертополох!
Он врос в святую землю,
Как истинный сорняк,
Нарушив благодать!
Мой век – чертополох,
Но я его приемлю
С психушкой и тюрьмой,
С умением страдать.
Мой век – чертополох,
Бедою переполнен,
Он болен воровством,
Оболган навсегда.
Жестокий, как пигмей,
Он бродит в стенах комнат,
Где в рамочках висят убитые года.
Век славных, добрых дел,
Которым счет неведом,
В который раз спеша возводит
Пьедестал
Там, где упали в грязь
Свершенья и победы,
Что прежде второпях
В историю вписал.
Мой век – чертополох,
Он сам себя линчует,
Он сам себя творит,
Но скоро хлопнет дверь,
И он, наверно, стыд своей кончины чует
И мечется в тоске,
Затравленный, как зверь.
Переполненные автобусы
Переполненные автобусы,
Передавленная толпа.
Нас качают на маленьком глобусе
Время, музыка и борьба.
Под ногами Земля, как в вальсе…
Ты за стойку руками схватись.
Может, это шофёр причастен,
Что мы часто падаем вниз?
ХХ век
Идёт к концу мой золочёный век,
Мой век, пропахший потом и бензином,
Предательством, что судьбы развозило
По лагерям и под могильный снег.
Мой век трибун, красноречивых слов,
Наветов, сплетен, клеветы и мести.
Не верю, что, возможно, есть предместье,
Где веку не предъявлено счетов.
Где тишина и божья благодать,
Нет пострадавших или обличённых,
Где целы речка и земля, и кроны
И мыслимо о будущем мечтать.
Здесь мира нет
Здесь мира нет.
Иди в духовный скит!
Живи средь стен, где древние иконы
В ночной тиши с возможностью антенн
Со всей Руси улавливают стоны.
Что нужно человеку по судьбе:
Дорога или лики безучастья?
Какой талант вы заперли в себе,
Искатели несбывшегося счастья?
Твоя тоска плывёт издалека,
На воле средь людей возводит стены.
Душа срывает небо с потолка,
Крушит замки и требует измены
Своей судьбы. Но люди в мире злы,
К своим сооруженьям равнодушны,
Они взрывают стены и углы
И в тупики заталкивают души.
Восемнадцатый год