Гамов своими туманными намёками на свойства характера, будто бы мешавшие удаче рейса, начал меня раздражать. Я был бы плохим конструктором, если бы согласился, что техническая оснащённость – что-то второстепенное. И рейс «Икара», несмотря на понесённые жертвы, был на редкость успешным, результаты его крупно обогатили науку о космосе – сетования на неудачи звучали неискренне.

Никого теперь не удивляет, что в полёте среди членов экипажа появляются разногласия. Наука о совместимости характеров пока достижениями не блещет: разводятся порой и влюблённые.

Я не постеснялся именно так ответить Гамову.

– Не понимаете, юноша, – сказал он с досадой. – Совместимость у нас была идеальной. Мы любили друг друга! Но как бы это сказать?.. Могли смотреть на одно явление и видеть его по-разному.

– Боюсь, ваши объяснения не доходят до меня.

Он опять впал в отрешённость, как бы одеревенел, глаза стали тусклыми – смотрели и не видели. Не сомневаюсь, что в эти минуты перед ним возникали тысячи воспоминаний.

Вернувшись в реальность, он засмеялся.

– Не могу сказать, чтобы вы были деликатны. Я никого не принимаю, никуда не выезжаю, ни с кем не беседую, а вы моими категорическими «нет» пренебрегли. Даже страшные доги вас не испугали. Впрочем, я забыл их включить, это моя оплошность. Знаете, а вы хорошо сделали, что не посчитались с моими странностями. Одиночество все же томительно. Не надейтесь, что я увлекусь вашими чертежами. Но поговорить о рейсе «Икара» могу, возможно, вы что-нибудь и для себя извлечёте полезное. Идёт?

Я, естественно, согласился.

С той беседы прошло больше года. Недавно человечество узнало о смерти прославленного звездопроходца. На торжественную церемонию внесения праха Арнольда Гамова в Пантеон прибыли астронавигаторы и поселенцы с дальних планет, их было больше, чем землян. Наше конструкторское бюро, спроектировавшее семьдесят лет назад галактический крейсер «Икар», получило три пригласительных билета. Первый предложили мне. Я не пошёл. Я хотел оставить в памяти образ человека, пожилого, усталого, телесно уже почти немощного, но сохранившего такую живую душу, смотревшего такими живыми глазами, хотел слышать его глуховатый голос, так непрестанно менявшийся – то насмешливый, то категоричный, то гневный, то грустный, звучавший порой такой печалью… Наши предки говорили: «В человеке ищи душу живу». Мне кажется, я нашёл в той долгой ночной беседе «душу живу» великого странника Галактики, я боялся ослабить память о ней церемонией внесения его мёртвого тела в уготованное навечно жилище. В Столице были развешаны траурные флаги, звучала скорбная музыка, а я улетел за город, и сидел в саду, и думал о живом, а не мёртвом Гамове, о маленьком, умном, добром, вспыльчивом старичке, – и как бы въяве блуждал с ним по главам его долгого галактического путешествия…

Был вечер, и была ночь, и подошло утро, а он все говорил, а я все слушал…

-Для своего времени «Икар» был первоклассным галактическим кораблём, – так начал Арнольд Гамов. – Могучие аннигиляторы пространства безотказно обеспечивали сверхсветовые скорости. Я особо подчёркиваю это обстоятельство, ему мало придаёт значения новое поколение астронавигаторов, считающих движение вне эйнштейнового пространства не чудом человеческого гения, а обыденной операцией. Но мы, экипаж «Икара», понимали, что сотворено чудо, и благоговели перед величием людей, сумевших преодолевать пространство, уничтожая его вокруг себя. Вы легко сделаете отсюда вывод, что «Икар» для нас отнюдь не был некой космической гостиницей. Мы видели в нем воплощение технического волшебства, вручённое нам, особо отмеченным, как высочайший дар. Восхищение кораблём нас прочно объединяло.