– Марго, я хотел бы извиниться за…

– Не стоит, папа. Тсс. Я знаю.

– Нет, не знаешь.

– Не знаю чего?

– Того, что я видел там.

– Где?

– Там… В коме…

– О чем ты говоришь?

– Я кое-что видел, пока был в коме.

– Мне это не нужно.

– Не хочешь послушать?

– Нет.

– Почему? Тебе неинтересно?

– Дело не в интересе. Просто не хочу… Мне от всех этих штук не по себе.

Сервасу вдруг захотелось остаться одному. Дочь сказала, что взяла отпуск за свой счет и пробудет с ним сколько потребуется. Как понимать ее слова? Она останется на две недели? На месяц? На неопределенный срок? Когда он вернулся из больницы и впервые переступил порог своего кабинета, оказалось, что Марго навела там порядок, не спросив разрешения. Майор раздражился, но ничего не сказал. Так же она поступила с кухней, гостиной и ванной, и это ему тоже не понравилось.

Впрочем, недовольство быстро прошло… После выхода из больницы настроение у Мартена менялось по сто раз на дню: ему хотелось заключить окружающих в объятия и говорить, говорить, говорить с ними… А уже через секунду он мечтал укрыться в тишине и одиночестве, остаться наедине с собой.

Сейчас Сервас снова вспомнил неземной свет идущих по дороге людей, их безусловную, бескорыстную любовь, – и у него сладко заныло сердце.

Он держал таблетки в горсти и рассматривал их, большие и маленькие. Они вызывают тошноту, диарею, потливость. Или виновата кома? Он знал, что об этом следует сказать врачам, но они до смерти ему надоели. Два месяца по два раза в неделю Сервас встречался с кардиологами, диетологами, психологами, кинезитерапевтами, медсестрами и ужасно утомился от этого, с позволения сказать, общения. В конце концов, сердце ему не пересаживали, двойного стентирования не делали, ему не грозят ни рецидив, ни отторжение трансплантата. Он успешно справился с программой восстановления физической формы, ходил на сеансы дыхательный гимнастики; вторая кардиограмма с нагрузкой показала явное улучшение всех параметров.

Сервас разжал пальцы, пилюли покатились в раковину; он пустил холодную воду и проводил их взглядом. Больше никаких лекарств! Он пережил кому, побывал на другой стороне и не желал травить организм химией. Чтобы вернуться к работе, нужно снова стать сильным и забыть о шраме на груди.

Спать не хотелось. Через несколько часов он придет в комиссариат. Все будут глазеть, перешептываться у него за спиной, участливо заглядывать в лицо. Интересно, у него отнимут группу? Кто его заменял? До сегодняшнего дня ему на это было плевать. А хочет ли он вернуться к прежней жизни?

Среди ночи он подъехал к дому и заглушил мотор. Света за ставнями не было ни в одном окне. На верху железнодорожной насыпи шли по рельсам поезда, замедляясь на стыках, раскачиваясь и позвякивая, и у Серваса каждый раз волоски на руках вставали дыбом.

Он сидел и смотрел на пустырь, склады, расписанные граффити, и большое отдельно стоящее здание.

С последнего раза ничего не изменилось. И в то же время изменилось все. В нем самом. Как в знаменитой фразе Гераклита: он перестал быть тем, кто побывал здесь два месяца назад. Интересно, коллеги завтра заметят произошедшие в нем перемены? Все-таки столько времени не виделись…

Он открыл дверцу и вышел.

Небо совершенно очистилось. Лужи высохли. Лунный свет заливал пустырь. Вокруг царила тишина – если не считать далекого глухого бормотания города и поездных сигналов. Сервас огляделся. Он был один. Старое дерево все так же отбрасывало причудливую тень на фасад дома. Сыщик справился с нервами и толкнул заскрипевшую калитку. Где питбуль? Будка на месте, но цепь валяется на земле, как сброшенная змеей кожа. Пса, скорее всего, усыпили.