Клуб мы покинули в молчании. Негритенок с вывески, нарисованный каким-то буратино из художественной школы, зловеще смотрел нам вслед.
– Ты на авто? – спросила Анна, хотя прекрасно знала, что туда, где предполагается употребление крепких напитков, я никогда не беру машину. Дежурства в приемном покое больницы быстро излечивают от вождения в нетрезвом виде.
Желтобокое такси, оперативно добытое Анной через приложение в айфоне, быстро мчало нас по пустым ночным петербуржским улицам. Глядя, как за окном стремительно мелькают любимые места, я жалел, что нет уже ни времени, ни сил на ночную прогулку с лучшей подругой. Я обожал этот неласковый город, куда мы с Анной самостоятельно приезжали на электричке лет этак с десяти. Набережные и мосты, лавочки и фонари были нашими союзниками, храня молчание по поводу детских шалостей, скрывая рискованные подростковые эскапады, никому не выдавая наших юношеских тайн…
Возле дома, в котором Анна снимала комнату, она притянула меня к себе очень откровенным, невыразимо женственным движением, оказавшись вдруг так близко, как никогда ранее. «Ну что за ночь неожиданных потрясений?» – пронеслось в голове. Я не смел поднять на нее глаз, боясь не справиться с искушением.
– Анна, ты – мой ангел-хранитель, хотя порой и похожа больше на беса, учитывая твой несносный характер. Разве можно заниматься пошлой человеческой любовью с ангелом? – отшутился я, бережно отстраняя девушку и гадая, что на нее нашло.
Она сердито фыркнула и исчезла в парадном, а я побрел к своему общежитию, находящемуся прямо напротив, – хотя различные профессиональные устремления и развели нас по разным вузам, здесь, как и в родном городе, Анна предпочла остаться моей соседкой.
– Черт возьми, что со мной происходит? И почему Анна так странно себя ведет? – продолжал я бормотать себе под нос, возвращаясь в свое убогое казенное жилище. И, разумеется, даже вообразить не мог, какими шокирующими окажутся ответы на оба эти вопроса.
Филипп, 1912
Филипп мог часами, сидя на пригорке, смотреть, как вращается колесо речной мельницы. Звон серебристых водяных струй сливался с щебетанием птиц, дополнялся шепотом ветра, шуршащего в кронах берез, и резкими аккордами скрипящих мельничных жерновов. У мира была собственная музыка, отличная от той, что сочиняли люди, но не менее восхитительная. Научившись слышать ее, можно проникнуть в потаенную глубину вещей и явлений, поскольку музыка – это голос сердца, так говорила матушка.
Река серебристым извилистым швом с грубоватыми стежками перекинутых косцами мостков скрепляла пологий откос с простирающимся до самого горизонта лугом. Полуденный диск светила отражался в воде, слепя глаза россыпью бриллиантовых бликов, – Катрин это называла «купанием солнца».
Стоило Филиппу только подумать о Катрин, как из рощи послышался звонкий девчачий голос:
– Я знала, что мы найдем тебя у Ведьмы. (Речка звалась чудным именем Ветьма, и дети, разумеется, сразу же переиначили это название на свой лад.)
Нетерпеливая Катрин всегда начинала говорить раньше, чем приблизится на удобное для беседы расстояние. Высокая, статная, темноволосая, она, как норовистая лошадь повозку, сердито тащила за собой маленькую златокудрую Адель. Та суетливо перебирала своими тонкими ножками, стараясь поспевать за старшей подругой, но то и дело спотыкаясь.
Катрин появилась в усадьбе сравнительно недавно. Отец Филиппа, день за днем наблюдая, как без женского глаза в доме все прочнее поселяются грязь и запустение, пригласил наконец из далекой провинции обедневшую родственницу, посулив ей роль хозяйки. Приехавшая вместе со своей строгой маменькой дерзкая своенравная девочка быстро завоевала прочное место не только в неспешном укладе поместья, но и в жизни Филиппа, открыв для одинокого замкнутого мальчика прелести детской дружбы. Адель к их союзу присоединилась лишь пару месяцев назад, когда барин, увлекшись идеей модернизации усадебного парка, нанял на работу выпускника курсов Российского общества садоводства. Младше Катрин и Филиппа всего на год, дочка садовника оказалась до того миниатюрной и хрупкой, что рядом с ними выглядела малышкой.