Он был так увлечен, что не сразу заметил, как дядюшкина лошадь впереди замедляет шаг. На всем скаку подлетев к опушке леса, Филипп увидел, что граф, спешившись, беседует с Агатой, дочкой вежинского священника отца Амвросия. Девушке недавно исполнилось шестнадцать, прежде скромная и незаметная, точно лесной подснежник, она вдруг расцвела неимоверной холеной красотой садового цветка. Глядя на нее, мальчик порой был не в силах отвести глаз – так она была хороша. Этот эффект не имел ничего общего с влюбленностью, скорее уж с очарованием искусством, когда от работы, произведенной мастером, захватывает дух. А тут не иначе как потрудился сам величайший Творец. Филипп невольно задумался о сущности красоты. Деревья тоже бывают симметричными и стройными или сучковатыми и кривыми, но мы никогда не назовем корявое дерево некрасивым. А человеческая краса – совсем иное дело. Когда он однажды спросил об этом мосье Деви, тот ответил, что красота человека – гораздо более сложное и многогранное понятие, чем естественное совершенство природы, и процитировал древнегреческую поэтессу Сапфо: «Кто прекрасен – одно лишь нам радует зрение; кто ж хорош – сам собой и прекрасным покажется». Загадка притягательной красоты Агаты была не только во внешней прелести едва раскрывшегося бутона, оказавшегося неведомым сказочным цветком, но и в чудесном, добром, отзывчивом сердце, невидимом сиянии, исходившим от него и налагавшим отпечаток на весь облик девушки.

Сейчас Агата, мило покраснев, показывала рукой на дальние поля и что-то объясняла графу, взиравшему на нее, как показалось Филиппу, с искренним восхищением. Завидев мальчика, Герман Ильич отвесил собеседнице шутливый поклон, сказав что-то, от чего ее щеки залились еще более жарким румянцем, и вновь одним ловким движением оказался в седле.

Назад они ехали неспешно. Дядюшка доброжелательно расспрашивал племянника о жизни в усадьбе, внимательно выслушивал ответы и казался на удивление простым и милым, некоторой рассеянностью напоминая своего брата, Якова Ильича. Филипп даже было подумал, что все его демонические черты – лишь часть образа, необходимого для поддержания репутации спирита.

– А что твоя матушка? – осведомился вдруг граф.

– Она умерла шесть лет назад, – неохотно отозвался мальчик.

– Я знаю, – кивнул тот. – Но смерть – лишь врата между мирами. Хотел бы ты с ней поговорить?

Филипп внутренне содрогнулся. Ужас перемешался с надеждой, недоверие вступило в схватку с желанием еще хоть раз услышать слова женщины, в которой прежде заключалась для него большая часть мира… Проведя первые годы жизни в столице, Филипп понимал, что благодаря взглядам матушки Ольги Павловны на воспитание, отличным от мнения общества, он избежал участи других дворянских детей. Потомство было принято держать в строгости, родители не одаривали своих отпрысков ласками, да и вообще мало ими занимались, предоставляя это хлопотное дело нянькам, дядькам и гувернерам. Барыня Ольга Павловна относилась к своей материнской роли иначе, не только без удержу балуя и лаская сына, но и постоянно душевно с ним беседуя, ненавязчиво прививая тот род благопристойности, что идет от внутренней доброжелательности, а не из страха перед наказанием. Характер мальчика, от природы довольно покладистый, в результате мягких наставлений матушки огранялся подобно алмазу, пока не стал истинным бриллиантом. Прежде чем умереть вторыми родами, Ольга Павловна успела развить в сыне врожденную способность к музыке, подарив ему тем самым неиссякаемый источник блаженства и душевных сил, а ее ранняя смерть, лишив утонченного и ранимого ребенка материнской ласки, придала ему склонность к миросозерцанию. Даже теперь, спустя годы после страшной утраты, он не переставал о ней тосковать…