– Другими словами, Вы просите меня завербовать в вашу организацию собственную дочь?

– Да, – сказал Ной с вызовом. – Вы умный человек, профессор Найтингел. Не буду играть в детские игры, назову вещи своими именами, – мы просим завербовать в штаб сопротивления Вашу собственную дочь. У Вас есть полное право отказаться и забыть нашу встречу, выбор за вами.

Профессор хватал ртом воздух, пытаясь сдержать гнев от собственного бессилия:

– Я думаю только о безопасности своей дочери, – сказал он наконец, сдерживая внезапную нервную дрожь. – Больше ни о чём.

Рация Ноя издала стонущий звуковой сигнал. Металлический голос отдал короткий приказ. Слов профессор не расслышал, – обрывки шипящих фраз сливались в монотонный шум. Революционер не ответил и переключился на другую волну.

– Я не сомневаюсь, что вы примите правильное решение, профессор. – Мы превратим агрессивную Поп Державу в миролюбивое княжество, лишим её единственного козыря, которого она не достойна иметь – квантового оружия, тогда мир вздохнёт с облегчением и больше никогда не приблизится к краю атомной пропасти.

  Он протянул профессору руку.

– Вам будет что рассказать миру, когда Братство лишится лептонных крылатых ракет и перестанет угрожать миру.

Профессор понял, что Ной говорит о проекторе чёрных дыр:

– Некоторые тайны истории лучше не знать, даже людям с такими крепкими нервами, как Ваши, поверьте, молодой человек.

– Удачи, профессор, – сказал Ной и раскрыл армейский рюкзак.

Он достал две бутылки алкогольной смеси "От Брата Брату".

– Вылейте эту гадость на себя, когда будете возвращаться. В день подписания соглашения о квантовых причандалах опасно казаться трезвым. Если налетите на патруль, они почувствуют запах и вопросов не возникнет. Победа будет за нами!

Последняя фраза прозвучала наигранно и не вписывалась в тон разговора. Возвращение домой было мучительным. У станции профессор заметил патруль, пришлось вылить на себя смесь. Для безопасности он сделал глоток, – его сразу же вырвало. Солдаты брезгливо отошли в сторону, – болотистый запах "тяжёлой воды" перебивал даже вонь формалиновых химикатов. Алкогольная смесь разжигала кожу, аллергическая сыпь распространилась до самых плеч.

Возвращаться в квартиру днём было опасно, – негласный закон обязывал праздновать до темноты. Пренебрежение правилами грозило попаданием на нейронный полит-контроль. Уважительными причинами для отсутствия считались только две – неизлечимая болезнь и состояние крайнего алкогольного опьянения.

Игнорирование парада в честь Судьбоносного Дня Победы или празднования соглашения о неприменении лептонного оружия становилось основанием для возбуждения уголовного дела. В каждом подъезде (которые в дни праздника называли парадными) устанавливались камеры слежения. Слинфобачки сканировали эмоции законопослушных граждан во время прямой трансляции и легко вычисляли коэффициент лояльности властям. Закрывать лицо для выхода из подъезда было также бесполезно, – алгоритмы сканировали мельчайшие детали одежды; ношение балаклавы грозило тюремным сроком и умопомрачительным штрафом на несколько поколений.

Он слонялся ещё час: перешагивал мертвецки пьяных людей, слушал патриотические вопли, изображал солидарность с зомбированной толпой. Здоровый детина с перекошенным ртом подбежал к нему сзади и сделал неумелую подсечку. Профессор вырвался, – человек упал в канаву лицом вниз и больше не шевелился.

Через час профессор вернулся домой, полностью обессиленный. Элис стонала во сне, у неё начиналась лихорадка. Он ни чем не мог ей помочь. Никаких лекарств в доме не было, только обезболивающее. В ванной его ещё раз вырвало, – запах "тяжёлой воды" выворачивал на изнанку тело и мутил рассудок. Он вспомнил, что Элис не ела уже два дня. Сам он не чувствовал голода, и не вспоминал о еде уже сутки. Профессор поставил стакан воды рядом с кроватью и прошёл к себе. Усталость сбила его с ног, как гвардеец Братства – Президента Северного Пасьянса, погрузив в беспамятство до самого утра.