Эту силу и стойкость оценили после того страшного вечера, когда семеро подонков, разгоряченные тем, что они влили или вкололи в себя, жестоко избили, а по сути убили – ее мужа, сенатора Дэниела Лейна. Ева держалась на публике со спокойствием стоика. Она получала массу соболезнований от избирателей, от многочисленных коллег мужа и просто от незнакомых людей, слегка улыбаясь и благодарно кивая в ответ. Все восхищались ее твердостью.

Но внутри, глубоко внутри, она умирала. У нее вырвали сердце, и зияющую дыру не могли заполнить никакие слова сочувствия, никакие объятия и поцелуи близких.

Дэниел был для нее всем. Его сумели доставить в больницу, но через несколько часов он скончался от кровоизлияния в мозг и обширного инфаркта. Когда ей сообщили о смерти Дэниела, первой мыслью Евы было покончить с собой, чтобы в ином мире снова встретиться с ним и уже не разлучаться. Легкий, эгоистичный и отчаянный шаг. Зачем жить дальше, если единственного мужчины, которого она любила, больше нет?

Несколько недель Ева не вставала с постели – их бывшего супружеского ложа. Слезы сменялись криками. Она бросала на пол ни в чем не повинные предметы, избивала подушки и себя, но боль не проходила. Дыра в душе становилась все шире, напоминая пещеру. Ее горе было невозможно унять ничем. Первое, что пришло в голову, когда Ева открывала глаза, была страшная мысль: «Дэнни больше нет».

Но у нее оставалась дочь.

Маленькая Кэтрин – бледная, молчаливая, видевшая, как убивают ее любимого отца. Горе угрожало поглотить ее целиком. В те редкие минуты, что Ева глядела на себя со стороны, она понимала: малышка Кэт нуждается в ней. И она тоже нуждалась в дочери. Однако стоило Еве взглянуть на Кэтрин, как она сразу видела мужа. Жесты, манеры, глаза – все это было от него. В течение многих дней Ева могла выдержать рядом с дочерью считаные минуты.

Детский ум Кэтрин истолковывал это по-своему. Она решила, что мама считает ее виновной в гибели ее героического отца. Ева видела это, страдала, но ничего не могла с собой поделать. Всхлипывая, Кэтрин объясняла своим куклам, что мамочка сердится на нее. Она должна была прогнать этих гадких людей. Если бы не тот незнакомец, утащивший ее в пустой дом, она бы их точно прогнала. Куклы молча слушали душераздирающие монологи девятилетней девчонки, которая изводила себя бесконечными «что, если» и мечтала, чтобы случилось чудо и отец позвонил бы в дверь: «А вот и я».

Чувствуя, что самой ей не выбраться, Ева обратилась к психотерапевту. Постепенно до нее начало доходить, какой вред она наносит собственной дочери. «Вы рискуете потерять дочь, – на одном из первых сеансов сказал ей психотерапевт. – Мало того что она лишилась отца. По ее представлениям, вы считаете ее виновной в его гибели».

Ева тогда впервые осознала, как ей повезло, что у нее осталась дочь. Двуногие звери могли бы убить и Кэтрин. Вмешавшееся провидение спасло ее ребенка. Ева должна радоваться, что рядом с ней прекрасное живое напоминание о ее дорогом муже. И она ударилась в другую крайность, решив до конца своих дней холить, лелеять и оберегать свое сокровище от всего.

Но, к несчастью для Евы, вместе со всеми прочими отцовскими качествами Кэтрин унаследовала и отцовскую решительность. Отцовское упрямство – тоже. Если она что-то задумывала, ее было невозможно ни поколебать, ни тем более свернуть с пути. Материнская опека Евы становилась для Кэтрин все более удушающей, что понимала и сама Ева. Но почему бы не прислушаться к материнским советам? Ум – это замечательно, однако Кэтрин недостает жизненного опыта, потому она и не видит, какой риск несут многие ее затеи.