И вот – трибуна.

Михаил Васильевич положил на нее картонную папку с завязками. Открыл ее. Налил себе воды в стакан из графина. Сделал небольшой глоток. И начал…

Мерно.

Спокойно.

Мрачно.

Надвигаясь с неотвратимостью парового катка. Не пропуская ничего важного. Благо, что развал, бардак и «колхоз» наблюдался буквально повсюду, и особенных усилий для жесткой критики предпринимать не требовалось.

Когда Михаил Васильевич готовился к выступлению, то вспомнил об акте приема наркомата обороны Тимошенко в 1940 году[7]. Дословно он его, конечно, не знал. Но его структура в памяти отложилась, ибо изучил обновленный Фрунзе этот акт в свое время вдоль и поперек, причем неоднократно. И не просто прочел, но и проверял, найдя факт изрядного смягчения формулировок в акте по сравнению с реальным положением дел.

Вот на структуру этого акта он и опирался в своем докладе. А чтобы его выступление не показалось скучным и пресным, он обильно насыпал в него риторические приемы, характерные для Михаила Делягина. С его страстью акцентуации на наиболее сложных, больных и трудных моментах, пропуская благодатные вещи. Из-за чего, не сказав ни слова лжи, он умудрялся нередко вызвать чуть ли не панические настроения среди слушателей. Особенно неподготовленных.

И по делу.

Ибо блаженное состояние духа может до цугундера довести. А так – раз! – и взбодрились. Зашевелились. Начали что-то делать.

Так и тут.

Михаил Васильевич говорит короткими рублеными фразами. С ясными, четкими, однозначными формулировками. И сыпал фактами, числами, деталями. Так, чтобы выводы мог сделать даже дурак.

Начал он с описания организационных проблем центрального аппарата РККА, в котором наблюдался вопиющий бардак и полное расстройство дел.

Потом перешел на оперативную подготовку. Указав на отсутствие внятных, а иной раз и вообще любых планов. На фактический развал топографической подготовки. И полностью брошенную на самотек подготовку потенциальных театров военных действий.

В связи с этим коснулся комплектования и устроения родов войск. Обозначив здесь и бардак, и отсутствие внятных, ясных и однозначных правил, выраженных в регламентах, наставлениях и прочем. И так далее. А потом плавно перешел к мобилизационной подготовке, указав, что в этом плане не только нет, по сути, ничего подготовленного, но даже не утвержден план мобилизации с указанием очередности развертывания дивизий. Хотя чего уж тут мудрить и лоб хмурить? Достаточно простая бумажка. Из-за чего сам факт мобилизации может привести к транспортному коллапсу. В лучшем случае. Ее, правда, и в 1940 году не имелось, но разве это что-то оправдывало?

А все почему?

Правильно. Потому что укомплектованность армии личным составом выглядит плохо и спорно, уровень выучки оставлял желать лучшего. Особенно Фрунзе налегал на уровень образования, который выглядел катастрофическим. Что и аукалось в полной мере РККА и РККФ.

Прошелся более детально по родам войск.

Тщательно так.

Душевно. От чего начальствующий состав в эти моменты особенно корчило.

Ну и наконец перешел к материально-хозяйственному обеспечению…

Это выступление было болью.

Зубной.

Разом всех зубов. Включая утраченные молочные.

Для всего съезда, который слушал его в гробовом молчании. Потому что удалось донести даже до крестьян и рабочих, ничего не смыслящих в военном деле, всю катастрофичность положении.

Фактически он озвучивал своеобразный акт приема дел наркомата, который вроде как только сумел оформить. Дескать, принял. Но целый год разгребал авгиевы конюшни, чтобы хотя бы понять, что там и к чему. И чем больше он зачитывал тезисов, тем сложнее становились лица начальствующего состава. Чем дольше он говорил, тем бледнее оказывался Троцкий, превратившись к концу выступления практически в полотно.