Фрунзе обернулся. Окинул взглядом приемную, где, кроме секретаря и Сталина, никого не было.

– А когда нужно? – так же тихо спросил он у визави.

– До съезда нужно. Лучше накануне, – еще тише ответил Сталин.

– Предварительно показать? – одними губами проговорил нарком.

Сталин молча кивнул. А потом похлопал Фрунзе по плечу и удалился, приказав секретарю вызывать следующего наркома…

Михаил Васильевич же едва заметно усмехнулся.

Иосиф Джугашвили с конца 1924 года начал последовательно выступать за то, чтобы прекратить экспорт революции и построить социализм в отдельно взятой стране. А уже потом, опираясь на эту базу, двинуться дальше. Троцкий, Зиновьев и Каменев в этом с ним совершенно не соглашались. Старый Фрунзе в этот вопрос не лез, держась определенного нейтралитета. Раньше. Теперь же он явно обозначил свой выбор. И его услышали.

И игра началась…

1925 год, декабрь, 11, Москва

Доклад Политбюро немало измотал Михаила Васильевича. Точнее, даже не доклад, а пустые и нервные дебаты. Так что он сразу поехал к себе на квартиру, которая располагалась в небольшом, но вполне уютном доме на улице Грановского. Так в те годы назывался Романов переулок. До входа в Кремль метров семьсот. Можно легко и просто дойти пешком. И в прошлом старый Фрунзе не раз именно так и поступал. Но теперь, после операции, он изменился. Выбил себе хороший автомобиль и ездил, ссылаясь на самочувствие.

Так получалось и быстрее, и безопаснее, и привычнее…

Вышел из авто.

Отпустил водителя.

И устало зашел к себе.

Квартира казалась ему пустой.

Нет, не по обстановке. Совсем нет. По ощущениям, которые давили самым немилосердным образом. Видимо, так аукалось наследие, доставшееся обновленному Фрунзе от предыдущего жильца этого тела.

Любимой супруги ведь больше с ним не было.

Причем кровь, которая натекла из ее простреленной головы, убирали уже при нем. И это дополнительно давило, угнетало, печалило всякий раз, когда глаз цеплялся за тот участок пола.

Детского смеха и суеты тоже не наблюдалось.

С этим вопросом было полегче. И Михаил Васильевич время от времени встречался со своими детьми, фактическую опеку за которыми он перепоручил маме. Во всяком случае, пока. Но удовлетворения это не приносило. Человеком-то он был уже иным. Что порождало крайне неприятный казус. С одной стороны, он вроде как испытывал тоску по супруге и детям, тягу к ним. А с другой стороны, это была тоска не его нынешнего, но своего рода фантомная боль старого владельца тела. Из-за чего общение с малышами не давало ему ровным счетом ничего.

«Сколько ни пей из этого колодца, все равно не напиться» – отмечал он про себя мысленно. И надеялся на то, что со временем эта боль утихнет. Хотя покамест она выступала главным деморализующим фактором. Указывая на то, что и здесь убийцы правильно все рассчитали. Старый Фрунзе вряд ли это все пережил. Он умер. Личность разрушилась, уступив место новой. Но даже ее обломки давили так, что приходилось прикладывать титанические усилия, дабы удержаться психологически на плаву.

Огонька добавлял и быт. Впрочем, положа руку на сердце, иной раз Михаил Васильевич думал, будто бы быт-то ему как раз и не позволяет свалиться в тяжелую депрессию. Просто потому что сильно раздражает и отвлекает от давящих на него эмоций.

Дом, в котором выделили квартиру Фрунзе, был электрифицирован и имел небольшую котельную. Свою собственную. Из-за чего квартира могла похвастаться не только электричеством, но и отоплением с горячей водой.

Казалось бы, обыденная мелочь для современного человека. Однако в 1925 году не каждому доступная, открывающая возможность для принятия ванны у себя. Большинство же москвичей в те годы довольствовались мытьем в тазиках да походами в общественные бани.