Лекции в университете Фрейд читал всегда по субботам, с пяти до семи вечера, после чего неизменно отправлялся домой к своему другу Леопольду Кенигштейну на еженедельную партию в тарок, старинную карточную игру для четырех человек, издавна популярную в Австрии и Германии. Он не мог обойтись без своего Tarockexzess. Утром в воскресенье Фрейд навещал мать; после полудня он писал письма, на которые не хватало времени в течение недели. Летний отпуск, который с нетерпением ждала вся семья, был очень важным делом. Планы на эти месяцы, проводившиеся за пределами Вены, занимали значительное место в переписке основателя психоанализа. «Я знаю, – писал он Абрахаму весной 1914 года, – насколько трудна проблема лета». В буржуазном мире, который практически разрушила Первая мировая война, Sommerproblem требовала самого серьезного и пристального внимания. Зачастую Фрейд уже весной начинал искать курорт, подходящий для восстановления сил после врачебной практики, визитов близких друзей и, когда он работал над важной идеей, нескольких недель одиночества. Наступало лето, и после месяцев утомительной психоаналитической практики Фрейд вместе с семьей – он сам, Марта, шестеро детей и Минна – удалялись в тихий отель в горах, в австрийском Бадгастайне или в баварском Берхтесгадене. Там они собирали грибы и землянику, рыбачили, совершали длительные прогулки. В конце лета – в августе и начале сентября – Зигмунд Фрейд вместе с братом Александром или кем-то из близких коллег, например Шандором Ференци, уезжал в Италию. Однажды, в 1904 году, они с братом совершили короткое, но незабываемое путешествие в Афины. Ошеломленный, Фрейд стоял на Акрополе и размышлял о том, как странно видеть наяву все то, что он так давно и так хорошо знал, но только по книгам.

Немецкий социолог Макс Вебер в своем знаменитом исследовании «Протестантская этика и дух капитализма», опубликованном в 1904 и 1905 годах, когда основатель психоанализа заканчивал «Три очерка», мрачно рассуждал о железной клетке, в которую заключен современный человек, жертва вынужденной пунктуальности, разрушающего душу тяжелого труда и бессмысленной бюрократии. Но размеренный образ жизни Фрейда был необходимым условием, фактически слугой не только работы, но и удовольствия. Зигмунд Фрейд был несправедлив к себе, когда говорил, что получает наслаждение лишь от работы. Гости квартиры на Берггассе, 19, и товарищи по летним путешествиям вспоминали о его необычайной восприимчивости к новым впечатлениям – и в пятидесятилетнем возрасте, и позже. Временами он смущал гостей, молча о чем-то размышляя во время трапезы и предоставляя вести беседу своим домашним. Впрочем, гораздо чаще Фрейд проявлял себя радушным хозяином. В конце декабря 1907 года Абрахам, вернувшись от Фрейда, восторженно писал своему другу Максу Эйтингону: «Я встретил необычайно сердечный прием в его доме. Он сам, жена, свояченица и дочь показали мне Вену, художественные коллекции, кафе, книжный магазин Heller, лавку букиниста и т. д. Это были приятные дни».

Фрейд, несмотря на всю свою энергию, был склонен к депрессиям, однако периоды мрачных размышлений длились у него недолго. Вспоминая о своей поездке в Соединенные Штаты в 1909 году, он заметил: «Тогда мне было только 53 года, я чувствовал себя по-юношески бодрым и здоровым». Когда его сын Мартин решил записать все, что осталось в памяти о тех годах, прежде всего он вспомнил веселого и щедрого отца. Не найдя точного определения в родном немецком языке, Мартин неоднократно повторял, что у отца было ein froehliches Herz. Приблизительно это можно перевести как веселое сердце. Анна Фрейд подтвердила свидетельства старшего брата: истинная личность отца, говорила она Эрнесту Джонсу, не полностью проявляется в письмах: «Они всегда предназначены для кого-то, чтобы проинформировать, успокоить, ободрить или чтобы рассказать о проблемах и делах». В целом отец был «уравновешенным, оптимистичным и даже веселым», редко болел или откладывал дела из-за недомогания