Теперь оба лидера увидели завуалированные, но четкие различия в своих позициях по Японии. Черчилль выступал за жесткий курс, потому что такой курс либо вынудил бы Японию уйти из Китая или Индокитая, отказаться от экспансии и избавил бы Англию от японского давления на Дальнем Востоке, либо привел бы к конфликту. Этот военный конфликт вовлек бы США в войну в Тихоокеанском регионе с их более активным военным вмешательством в Атлантике, что было для Черчилля первостепенной целью. Президент предпочитал отодвигать любой конфликт до той поры, пока армия и флот США станут сильнее, общественное мнение – восприимчивее, а война на два фронта – более управляемой. Пока же он следовал своей политике «приоритет Атлантики».

В то время как два руководителя вели переговоры, основанные на взаимопонимании и легких разногласиях, их военачальники вели дебаты иного рода на «Принце Уэльском». Первый морской министр сэр Дадли Паунд, сэр Джон Дилл и их помощники пытались убедить американцев, что увеличение помощи союзникам и вступление в войну обеспечат победу более скорым и легким способом. Американские начальники штабов стремились продемонстрировать скудность своих арсеналов, опустошенных поставками оружия Англии и другим странам. Уже в этих дебатах обнаружились провозвестники будущих разногласий. В то время как англичане делали упор на бомбардировки, блокаду, окружение и истощение Германии, американцы, особенно Маршалл, считали необходимыми высадку союзников на континент и прямое боевое столкновение с противником. В ходе дебатов выявились и добрые предзнаменования. Обнаружилось, в частности, что при всей несговорчивости американские и английские военные показали себя также коммуникабельными, благожелательными, способными на тесное сотрудничество партнерами, глубоко уважающими друг друга.

Поразительно то, что значимость конференции в Арджентии определяется не столько стратегическими решениями и обязательствами, которых практически не было, сколько обсуждением целей войны Рузвельтом и Черчиллем. Оно дало мало перспективных планов, зато произвело на свет Атлантическую хартию, одну из самых обязывающих деклараций в ходе войны.

Президент не поощрял в администрации споры о конкретных послевоенных целях. Обсуждение высоких материй бесполезно, споры же о путях и средствах достижения благородных целей могли породить лишь разногласия и отвлечь внимание от непосредственных дипломатических и военных проблем. Далее, обсуждение послевоенных проблем предполагало также, что сначала была «война», а это, в свою очередь, разбередило бы старые раны сражений в Лиге Наций.

– У меня нет ни малейших возражений против вашего желания воссоздать послевоенную картину мира, – говорил Рузвельт в июне Адольфу А. Берле. – Но, ради бога, не давайте знакомиться со своим проектом газетчикам…

Однако события 1941 года заставляли Рузвельта действовать вопреки своему желанию. Война России и Германии уже поставила трудные вопросы будущего усечения Польши. Следовало принимать во внимание польское правительство в изгнании в Лондоне, как это делали на родине большие массы польских избирателей. У Рузвельта были подозрения, что Лондон, вероятно, обговаривает секретные территориальные сделки, как это происходило в прошлом. Халл и Веллес уже вели разговоры о необходимости проведения после войны недискриминационной экономической политики. И в широких кругах избирателей, как Рузвельта, так и Черчилля, господствовали настроения в пользу провозглашения моральных принципов и целей войны, и особенно создания новой Лиги Наций.