– Как президент объединенного и исполненного решимости народа, я торжественно провозглашаю:

Мы подтверждаем свою приверженность традиционной американской доктрине свободы мореплавания.

Мы подтверждаем солидарную приверженность двадцать одной американской республики и доминиона Канады сохранению независимости Западного полушария.

Только мы в обеих Америках вправе сами решать, подвергаются ли угрозе, когда и где американские интересы или наша безопасность.

Мы располагаем наши вооруженные силы в стратегически важных районах.

Мы не поколеблемся использовать их для отпора врагу…

Поэтому… сегодня я подготовил воззвание, провозглашающее бессрочное чрезвычайное положение в стране и предусматривающее укрепление нашей обороноспособности до такой степени, какую позволяет наша мощь и власть…

Вскоре после выступления, пока Рузвельт с довольным видом слушал музыкальную пьесу Ирвина Берлина «Танцевальный оркестр Александра» и другие любимые мелодии, в Белый дом начали поступать телеграммы. Позднее вечером Шервуд обнаружил президента в полном расслаблении. Сидя в кровати, заваленной сотнями телеграмм, он воскликнул:

– Они на девяносто пять процентов благожелательны! Думаю мне удастся хорошо отдохнуть после этой речи.

В передовицах утренних газет президенту выражалась твердая поддержка.

Представители военной партии тоже почувствовали облегчение. Хотя в речи президента отсутствовали некоторые желательные для них моменты, в целом она представляла собой волнующую декларацию национальной решимости и призыв к энергичным действиям. Затем, однако, произошел один из тех рузвельтовских откатов, которые так часто приводили его помощников в отчаяние. На следующий день в ходе пресс-конференции, когда в ушах президента все еще звучали восторженные аплодисменты, он опроверг наличие у него планов использования флота для эскорта конвоев, а также слухи, что имеет намерение сделать запрос в конгресс об изменении Закона о нейтралитете или отдать распоряжения, касающиеся практического выполнения поставленных в речи задач. Эти высказывания, уныло констатировал Стимсон, почти свели на нет эффект от речи. Даже Гопкинса озадачила перемена в поведении шефа. Вскоре решимость Рузвельта подверглась испытанию. Одиннадцатого июня стали поступать сообщения от спасшихся на побережье Бразилии членов экипажа американского грузового корабля «Робин Мур», торпедированного три недели ранее немецкой подводной лодкой. Гопкинс убеждал шефа использовать инцидент как повод для перехода от патрулирования побережья к эскорту судов под американским флагом. После первоначальной вспышки гнева президент, однако, отказался это сделать. Он согласился представить в конгресс доклад о потоплении американского судна в качестве примера нацистской угрозы, о которой он предупреждал в своей речи.

У президента все еще не было стратегии. В основном его политика строилась на ожидании событий – не просто событий, но одного чрезвычайного события, которое создало бы условия для решительных действий. Таким событием стало нападение Гитлера на Россию. В конце июня мир следил за тем, как решается судьба Красной армии, следил также за поведением Лондона и Вашингтона.

Реакция Черчилля на постигшую беду была столь быстрой, красноречивой и решительной, что в течение многих лет его слова создавали у людей искаженное представление о событиях конца июня 1941 года.

– Мы полны решимости уничтожить Гитлера и любое напоминание о нацистском режиме, – говорил Черчилль в обращении к народу буквально через двенадцать часов после получения известия о нападении Германии на Россию. – Ничто не заставит нас отступиться от этого, ничто… Отсюда следует, что мы окажем любую помощь России и русскому народу…