И вот 1940 год. Рузвельт расстался с надеждой добиться третьего срока президентства традиционным путем, поскольку ему противостоял опасный соперник в лице Уэнделла Уилки. Он погрузился в водоворот изменчивых политических альянсов и яростных споров о внешней политике. Ему досаждали изоляционисты в обеих партиях, профсоюзный ренегат Джон Л. Льюис, наметившийся разлад с прежним руководителем его выборных кампаний Джеймсом А. Фарли. На политическую обстановку в Америке оказывала преобладающее влияние фигура Гитлера. Президенту, более всего дорожившему свободой выбора и возможностью распоряжаться временем, пришлось в разгар предвыборной кампании передавать Англии эсминцы и призывать на военную службу американских парней.

Победа на выборах давалась дорогой ценой. В последние, решающие дни Рузвельт сделал изоляционистам весьма нежелательные уступки. После того как Уилки прямо высказал прогноз: третий срок президентства повлечет за собой диктатуру и войну, Рузвельт решительно заверил «матерей Америки», что их «сыновья не будут посланы воевать за рубеж». Между тем в отношении Гитлера он несколько месяцев проводил идею: фашизм повсюду – угроза демократии; нацисты не удовольствуются захватом Европы, но с помощью своих младших партнеров – Италии и Японии – попытаются прибрать к рукам в конечном счете весь мир. И вот на фоне этого такое категоричное обещание матерям Америки!

Теперь он снова достиг апогея власти и престижа. Но кем был на самом деле Франклин Рузвельт? Искусным политиканом, сумевшим выстоять под градом политических выпадов республиканцев, а затем обойти их с флангов и победить в последние две недели предвыборной кампании? Питомцем семейного дома в Гайд-Парке – таким, который никогда, по существу, не отрывался от семьи и оценивал людей и события на основе старомодных стандартов «положение обязывает», долга аристократа и идеалов отмирающего прошлого? Выпускником привилегированной школы Гротона – все еще воодушевлялся увещеваниями ее ректора Эндикота Пибоди насчет честности, общественной морали и справедливости? Государственным законодателем, принявшим в самый разгар реформ чуть ли не радикальный фермерский лейборизм в стиле партии Сохатого – Теодора Рузвельта? Политиком от коалиции демократов, научившимся сделкам и компромиссам с боссами демократической штаб-квартиры Таммани, профсоюзными лидерами, отцами города, аграриями с запада, умеренными республиканцами и сенаторами-изоляционистами? Интернационалистом типа Вильсона, добившегося создания Лиги Наций, а затем вышедшего из нее? Гуманистом, способным потратить миллиарды долларов на пособия по безработице и возмещение убытков и в то же время почти одержимо отстаивать сбалансированный бюджет? Врагом тоталитаризма, который во время мюнхенской агонии выступал в качестве наблюдателя, красноречивого, но бездеятельного? Мог ли он быть один во всех этих лицах?

Никто не мог бы ответить на эти вопросы в ночь после голосования в ноябре 1940 года, и, уж конечно, не соседи по Гайд-Парку. Однако они, возможно, придавали некоторое значение тому, что в этот теплый ноябрьский вечер вокруг Рузвельта собралась масса сограждан.

Здесь присутствовала его мать, все еще активная и подвижная на восемьдесят седьмом году жизни. В 1870-м она пленяла красотой, позднее стала молодой супругой мужчины на много лет старше себя. Влияние этой женщины на становление характера юного Рузвельта оказалось преобладающим. Она стремилась удержать сына в Гайд-Парке; политика, в ее представлении, предназначалась для вульгарных субъектов. Однако мать гордилась успехом сына и пыталась хотя бы в малом быть ему полезной. В ту ночь после выборов она поведала репортеру, что не может понять, почему бизнесмены так ненавидят ее сына.