Случай коровьего бешенства в Германии, конечно, слегка подбодрил Францию: из нее хотя бы не будут делать пугало для остальных стран, заболеть коровка может где угодно, хотя причины этой болезни (причем очень трудно выявляемой) пока никому не ясны. Французы, охваченные паникой, стали бояться любых недомоганий, опасаясь, что это и есть начало той страшной болезни. У умирающего подростка, чья мама согласилась давать интервью и демонстрировать сына, все началось с простых приступов раздражительности.

Общее моральное состояние французов, у которых сегодня не оспаривают разве что винную пальму первенства, можно понять. Франк падает, молодежь мечтает о Лондоне (к традиционному сопернику Париж вдруг начал испытывать зависть), Германия давит своей все более усиливающейся мощью, проблемы с Корсикой, конфликт с Монако… Кто знает, что будет завтра? С Москвой, которая возьмет и осядет в социалистическое прошлое, если на столицу не хватит вдруг света и тепла, как не хватило на Приморье? Всё может быть, и потоп, и пожар, очень уж стала хрупкой устоявшаяся, незыблемая, казалось бы, жизнь. Хорошая жизнь, как в Париже. На пороге третьего тысячелетия сбой дала американская демократия, ближневосточный мир, смертельно опасным стало мясо, чуть не затопило Англию.

Мы радуемся, конечно, и вступлению в новую эру, и своей пока еще прекрасной Москве, и все еще самому посещаемому городу в мире – Парижу. И страшно – вдруг дух третьего тысячелетия не оценит всех столь драгоценных для нас завоеваний?

2000

Все изменилось за шесть лет и коровье бешенство сгинуло, и дыру в медицинском страховании залатали, и Жоспена прогнали, и Франция снова расцвела, в то время как франк почил в бозе, а евро поначалу вызвало шок– цены поползли вверх, но теперь все устаканилось. Кофе в Париже дешевле, чем в московских кофейнях, между прочим. Люкс никуда не делся, разве что модели перестали быть главными ньюсмейкерами, и вправду, как я предположила в 2000-м, искусство воспряло. Мишель Уэльбек и Фредерик Бегбедер взорвали уснувший было навеки литературный процесс. Но вот с вином как раз приключилась неприятность: Чили, Аргентина, Австралия и ЮАР стали забивать французских производителей на мировых рынках за счет дешевизны и пристойного качества. Все равно, с хорошим французским ничто не сравнится, жаль только, что некоторые русские поставщики их подделывают. И этнические конфликты, к сожалению, прогрессировали, и в Париже, и в России

2006

la flamme

La flamme d’antan soutient mon discours d'aujourd’hui.

Le pont le plus vieux de Paris s’appelle le Pont Neuf.

Je l’ai connu orne des fleurs – une fête, faillite faite, a déposé le bilan, et le pont, tout nu, à poil, renvoie ma pensée vers les pierres plus habillées.

Le Palais des Ducs – par le père architechte – est le frère du Chateau de Versailles. Je visite les deux et je meurs du désir. Je meurs, je meurs, je meurs, et finalement je survis. C’est le désir qui meurt.

Dans une bataille sans pitié entre lui et le reste du monde. Le reste du monde reste, et le désir s’en va.

Le reste du monde reste toujours, et le désir, ce sans-abri pitoyable, prétend être un roi ruiné et réclame ses ruines royales.

Je ne l’entend pas, ce fou à lier, je suis de l’autre côté du pont, où aucune restitution n’est prévu.

Когда приезжие спрашивают: «Где у вас тут центр?», парижане отвечают вопросом на вопрос: «Центр чего?». Посреди Парижа – река, она делит город на два берега – левый и правый. Хотя сегодня дух и достаток двух берегов сблизились, в парижской мифологии Сена остается ватерлинией: правый берег – буржуазный, аристократический, чиновничий, левый – демократический, артистический, студенческий. Для парижан вообще понятия правого и левого – главный ориентир. Аполитичных людей в Париже нет: одни голосуют за левых, другие – за правых, примерно поровну. И если сегодня связи между местом жительства и политической ориентацией нет, то еще лет тридцать назад она сохранялась: жители правого берега голосовали за правых, левого – за левых.