Он пошел навстречу Франциске и поцеловал ей руку (она зарделась от удовольствия, это же «старая школа», некогда говаривала фрау Линкерханд), пододвинул ей стул и сел лишь после того, как села она. Умудренный, усталый взгляд, некоторая небрежность в одежде – приметы старого холостяка. Он, как и Регер, носил так называемый галстук Гропиуса – старомодную бабочку в горошек, отдаленно напоминавшую «бант г-жи де Лавальер» и его изящную изобретательницу. Он спросил Франциску, как она доехала и хорошо ли себя чувствует.

Потом несколько деревянной походкой подошел к двери и попросил секретаршу принести кофе.

– Кофе у нас весь вышел, – вызывающе ответила эта особа. Франциска содрогнулась от ее грубого, пропитого баритона. Небось по утрам полощет горло соляной кислотой, подумала она не без зависти, потому что стеснялась собственного слабого и ломкого голоса. Ландауер тихонько прикрыл дверь, повернулся к Франциске и развел руками.

– Прошу прощения, милая фрау Линкерханд, тут ничего не поделаешь, похоже, это происки нашей Гертруды… Попытайтесь наладить с ней добрые отношения – без этой иерихонской трубы вам все равно не обойтись… Несчастное она создание… – Он встал. – Если позволите, я сейчас познакомлю вас с моим преемником. Да, сегодня мой последний день здесь, – добавил он с улыбкой, от которой один уголок рта у него опустился, а правая щека задергалась, – я не буду иметь удовольствия работать с вами.

В приемной Франциска не без робости взглянула на Гертруду, будущую свою подругу и шалую соратницу. Девушка, ее ровесница, роста чуть пониже среднего, была довольно изящна, если не говорить о ее мощной груди кормилицы, фунта два, подумала Франциска, спокойно могла бы уделить мне. Бледное остренькое лицо Гертруды с неподвижными кукольными ресницами казалось придавленным тяжестью высокого и очень выпуклого лба. Высокий лоб – признак ума, любила говорить фрау Линкерханд, коварно намекая на низкий лоб дочери. Но при виде этих безбожно сдвинутых пропорций, пожалуй, лучше было вспомнить испуганный возглас Важной Старой Дамы: господи Иисусе, ну и башка у этого малого! Здесь уже наличествовало нечто болезненное, до жути гипертрофированное: гнев Франциски на пристальное разглядыванье и грубые манеры переродился в неловкость, в чувство вины, которое она всегда испытывала при виде калеки и которое так и не прошло у нее, хотя Гертруда, защищая свою шкуру, могла любого мужчину заставить напиться до потери сознания и вогнать в краску целые отряды строительных рабочих своим хриплым баритоном и непристойной руганью.

Ландауер познакомил их, и Франциска, как особа благовоспитанная, заученно любезно улыбнулась, но увидела лишь настороженную, более того, враждебную мину. «Я очень рада», – учтиво произнесла она.

– Не спешите радоваться, – прорычала Гертруда, – все равно скоро драпанете отсюда. Здесь же задница мира, а может, вы это уже скумекали?

– Вы считаете… – пробормотала Франциска.

– Но это же монстр какой-то, – сказала она Ландауеру, когда шла с ним по коридору.

– Пунктуальна, усердна, вполне грамотна – вот ее неоспоримые достоинства. Сюда, прошу вас, пройдемте к господину… – уголок его рта дернулся книзу, – к товарищу Шафхойтлину.

Железная печка, закопченный потолок, окна без занавесок, педантически прибранный письменный стол и на узком шкафчике довольно странная в этой скучной комнате зеленая красноглазая рожа с оскаленными зубами – маска черта; натянув ее на голову, можно плясать в карнавальном шествии и пугать девушек. Всю левую стену занимала карта – план застройки Нейштадта.