III

На тот момент в Червонопартизанске было две спецкомендатуры, а это около четырехсот ранее судимых человек. Часть из них решила подмять под себя поселок, да не вышло. Пацаны от двенадцати и старше собрались и поставили зэков на место. Юрка – в свои четырнадцать лет – активно во всем участвовал, а потом хоть и выслушал от милиции целую лекцию про «нельзя», почувствовал в речах молодого лейтенанта скрытую благодарность: за доброе дело бились, поселок отстояли.

Окончив школу-восьмилетку, Юра Ивакин спокойно уведомил мать:

– Я работать пошел!

Старшие братья в армии, есть что-то надо. Учиться дальше? Смысл? Списавший практически на «пять» сочинение по литературе, он получил четверку с минусом. И то лишь потому, что списал без ошибок. Во вдруг открывшийся литературный талант, естественно, никто из учителей не поверил.

– Иди. – Мария Григорьевна отнеслась к решению младшего не то чтобы безразлично, скорее, с пониманием: другого варианта не было. После смерти мужа на шахте в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году она тянула троих сыновей сама.

Спустя пару месяцев Мария Григорьевна услышала:

– Мам, я бочку принес – столитровку! Сам сделал! И зарплату. Немного – тридцать рублей, но на новый костюм хватит!

Про костюм Юра, конечно, пошутил.

– Годится! Только зачем поставил ее у порога? Я чуть не упала в потемках! Ты ел хоть что-нибудь? – мать только пришла с работы и в несколько фраз умудрилась уместить одобрение, критику и заботу.

Ученик бондаря на овощной базе усваивал науку легко. Специальность получил довольно быстро. Хотя как специальность – корочек да дипломов тогда никто не выдавал, просто знали, что, если кому бочку смастерить, есть вот такой набор бондарей в поселке. Юра в этом списке выделялся: не пил, в загулы не уходил, трудился на совесть, несмотря на свои четырнадцать лет. А через два года стал уже почти мужчиной. Точно так же уверенно сказал матери, что уходит из бондарей в грузчики на местную техбазу.

Зарплата была выше, работа – тяжелее, но не героическая. В перерывах Ивакин болтал с мужиками о жизни. Петр Васильевич лет пятидесяти, был у них за старшего. Он знал отца Юрки, а потому особенно тепло общался с Ивакиным, всегда помогал советом и добрым словом, настраивал, направлял.

– Ты вот, Юрка, парень смышленый, крепкий. Один ход тебе – на шахту. Там рекорды поставишь, заметят, отметят, похвалят да двинут куда повыше. Может, до директора какого дорастешь.

За полгода работы Юрка еще больше заматерел – и тренажеров не надо было. Подсох, плечи раздались, ростом Бог не обидел – первый парень на деревне. По выходным – обязательные драки с местными да приезжими. Последних в Червонопартизанске было много благодаря всё тому же училищу.

С милицией у него не складывалось совсем. Что ни суббота-воскресенье – подросток там. Мария Григорьевна, в очередной раз забирая сына из отделения, на коленях умоляла остановиться. Ничего не помогало.

– Куда собрался опять? – строго спрашивала она в субботу вечером.

– На танцы пойду, пройдусь, – беспечно отвечал сын.

– Не пустят же тебя, дурака. Опять идти за тебя поручаться, а мне не верит никто, да и тебе не верят. Забыл, что в последний раз было?

За неделю до этого Юрка пришел на танцы в местный Дом культуры. Еще и шагу внутрь не ступил, милиционеры втроем его окружили.

– Гражданин подросток Ивакин, шел бы ты отсюда. По-хорошему просим. Сам ведь знаешь, чем закончится.

– А чем? – дерзнул он. – Какое право имеете не пускать?

Но развернулся, ушел. Обогнул здание с правой стороны и полез в окно первого этажа. Стоял в полумраке у открытого окна, наполовину скрываясь за длинной шторой, и наблюдал: вон свои пацаны кучкуются, вон приезжие. Вроде спокойно всё. Обходивший по периметру зал дружинник заметил его и подошел.