– Вы правы, – кивнула она, убирая блокнот в сторону и беря бокал с вином в руки.

– Вы прошли долгий путь к своей славе. Раздвигали ноги там, где нужно, и отказывались их раздвинуть там, где хотелось. Терпели старческие слюни на своей груди. Терпели хриплое, воняющее теплой помойкой дыхание на своей шее. И сжимали губы, когда их касалась чья-то плоть, – я чувствовал, что перегибаю палку, но с правдой так всегда. Стоит выпустить из себя первое слово, как тебя будто прорывает. Ты убиваешь человека своими словами и не можешь остановиться, пока не закончишь. Она тоже медленно умирала под грузом моих слов, но в глазах, вместо привычной мне злобы, блеснула грусть. Я тронул очень болезненный нерв. – И хотя бы за это вас стоит уважать. Настолько преданно идти к мечте… Внушает уважение, знаете ли, даже у такого циника, как я.

– А ваша душа? – с вызовом спросила она. К этому вопросу я тоже был готов. Когда тебя калечат правдой, хочется отыграться. Она хотела сделать мне больно, но мне и так было больно. И нет такой боли, которая смогла бы перебить мою боль.

– И моя душа – говнина редкостная, – усмехнулся я, наслаждаясь её удивлением. – Что? Думали, что я буду как эти лицемерные уроды из ящика? Все говно, а я д’Артаньян? Нет, милая. К чему кривляться, как я уже говорил. Рано или поздно правда вылезет наружу.

– Я стала такой, как вы сказали, не по своей воле, – тихо ответила она. – Меня заставили.

– Кто? Отец, муж, любовник, общество?

– Жизнь.

– Пафосно и туманно. Не жизнь делает нас такими, какие мы есть, а мы сами, – фыркнул я, закуривая сигарету. – Я это знаю лучше, чем кто-либо другой. И жизнь тут не при чем.

– А меня сделала такой жизнь, – она, казалось, не замечала моих слов. Тут я понял, что её правда тоже нашла путь на волю и теперь будет течь, пока не вытечет полностью. – Как вы сказали? Говнина… Говнины в моей жизни было больше, чем красоты. И чтобы получить эту красоту, пришлось с головой уйти в говнину.

– Знакомо. Я до сих пор не могу вылезти, – кивнул я. Она подняла на меня глаза, покрасневшие от блестящих в уголках слез.

– Вы сделаете мой портрет?

– Вы хотите этого? – я обязан был задать этот вопрос. Сделав портрет, я запущу необратимую реакцию, и я не знал, какой она будет. Фотоаппарат показывал мне гораздо больше того, что видели мои глаза и чувства.

– Хочу.

Я снова кивнул и взял с красного кресла камеру. Черный пластик ужалил сердце легким холодком и идеально лег в ладонь.

Щелкнув рычажком, я включил фотоаппарат, поднес глаз к окуляру и посмотрел на женщину, сидящую напротив. Свет ночных улиц красиво освещал её волосы, а желтая лампа, стоящая сбоку от её кресла, выгодно обрисовывала лицо тенями. «Получится красивый портрет. Портрет её души», на секунду подумал я. Затем задержал дыхание на выдохе, сфокусировался и нажал на кнопку спуска затвора. Камера тихо щелкнула, и маленький красный глазок в нижнем углу корпуса моргнул дважды, говоря о том, что очередная душа оказалась записана на карту памяти.

– Мне пора, – сказал я, убирая камеру в потрепанный рюкзак. Чертовой технике было плевать, что она там стукается о пустую банку из-под пива и ключи от квартиры. На её корпусе даже царапины не появится. Я был в этом уверен. Подняв глаза на женщину, я вдруг понял, что не помню её имени. – Как вас зовут?

– Вы не помните?

– Нет.

– Катрин. Можно Кейт.

– Адриан. Можно Адриан, – кивнул я, закидывая рюкзак за спину и доставая из кармана пачку сигарет. – Мне пора, Катрин. Час вышел, я сделал портрет, как вы и просили. Пришлю, когда закончу обработку. Естественно, бесплатно.